Выбиваясь из последних сил, лоси добрались до другого берега и ушли через непролазные топи и трясины, через высокие заросли, через топкие торфяники, поросшие кривым осиновым лесом.

Они ушли далеко, но были в конец обессилены и истощены. Несколько дней провели они, лежа в глухой осиновой чаще, без питья и почти не принимали пищи. Раны горели и сочились, каждое движение возобновляло кровотечение и боль. Мучительная лихорадка кидала их то в жар, то в холод.

Когда наконец могучие силы зверей победили болезнь, они встали и пошли на водопой. Ноги еле держали их; колени гнулись; головы были низко опущены к земле; усталые глаза уныло смотрели перед собой. От каждого шороха они вздрагивали и останавливались, но казалось, что бежать они больше уже не в силах. Выйдя к воде, они осмотрелись и начали пить.

Они пили долго и много, и видно было, как их тонкая кожа тесно обтянула проступившие кости и ребра.

С тех пор лоси начали поправляться. Силы понемногу возвращались, и они снова начали делать большие переходы, подвигаясь все далее к югу.

Наконец они вышли в широкую долину Волги.

Теперь лоси попали в страну, более густо населенную людьми. Но люди здесь жили землей, а не охотой, и оставляли лосей в покое.

Здесь было меньше волков, а росомах и рысей не было вовсе. И ни разу зловещие зеленые глаза не сверкнули на них в глубине древесных ветвей.

Встреча с людьми понемногу перестала их сильно тревожить.

Женщины убегали от них, а крестьяне продолжали идти своей дорогой, порою лишь стараясь испугать лосей криками, улюлюканьем, но не пускаясь в погоню и не причиняя им никакого вреда.

Наконец лоси забрели в большой смешанный лес, который кольцом обступил обширное торфяное болото с небольшим озерком посредине. Лес был глухой и тихий. Заросли высоких кустов хорошо скрывали их днем. Ночью лоси без помехи могли ходить в нем, куда хотели. Порой они выходили на опушку, к крестьянским лачугам, за которыми видели по вечерам яркие звездочки огней в окнах темных избушек.

II. ОСЕННИЕ ДРАКИ

Незаметно подкрадывалась осень.

Появились желтые гроздья осенней листвы в потемневшем изумруде вершин. Раньше стало прятаться солнце, а ночи делались все холоднее и темнее. В темном ночном небе все ярче разгорались бриллианты звездных искр. Мерцающий Млечный Путь все явственней выступал и светился в густеющей глубине небес.

Лоси стали чесать свои рога о кусты и деревья, - надоедливый зуд не давал им покоя.

Кожа и шерсть клочьями сдирались с рогов, свешивались с них в виде темных лохмотьев, а из-под них проступала наружу окаменевшая светлая кость.

Прежняя тесная дружба двух лосей начинала понемногу уступать новому недружелюбному беспокойству. Порою во время обдирания кожи Длиннобородый вдруг грубовато стукал своими тяжелыми рогами в бок своему товарищу, который при этом поворачивался, поднимал дыбом шерсть на загривке и, с хрипом наклоняя голову, сердито потрясал своими широкими рогами, которые в этом году выросли у него тяжелее и больше, чем у Длиннобородого. Глаза у обоих гневно сверкали и наливались кровью, и они, постояв друг перед другом в угрожающих позах, с храпом медленно расступались, сердито угрожая кому-то широкими зубцами рогов.

Такие ссоры стали повторяться все чаще и чаще, обыкновенно неожиданно для них самих, и лоси стали вести себя так, словно они сильно надоели друг другу.

Однажды, когда Длиннобородый вернулся после одной из ночных прогулок, он не дождался своего широкорогого товарища. Широкорогий, сильно выросший и окрепший, последние дни был особенно беспокоен. Несколько раз он сам начинал ссоры с Длиннобородым. После одной из таких коротких ссор они разошлись с сердитым фырканьем: Длиннобородый в одну сторону, Широкорогий в другую.

Широкорогий не возвратился и на следующий день, а Длиннобородый, оставшись один, все прислушивался и ждал и чувствовал не то раздражение, не то тревогу. Когда пришел вечер, он вскочил, быстро пошел, нюхая траву и вглядываясь в темные лохматые фигуры кустарников.

Для Длиннобородого наступило тревожное время скитаний. Он бродил по лесам и болотам, делая большие круги вокруг торфяника и озера, возле которых прожили столько времени.

Он узнал, что на десятки верст кругом тянутся то леса, то болота, то серые луга по течению извилистых рек, то сжатые пожелтелые поля.

Поле он переходил ночью, но в болотах и лесах скитался и днем, не зная ни отдыха, ни покоя. Теперь он мало ел, мало пил и почти не спал.

Низко опустив голову, словно чуя чьи-то следы, шел он вперед и вперед, иногда возвращался к озеру, иногда вновь уходил от него на целые десятки верст.

Однажды лось наткнулся в лесу на крестьянина в красной кумачовой рубашке, с белой котомкой на согнутых плечах. Вместо того, чтобы свернуть в чащу, Длиннобородый ощутил прилив необычайной ярости и вдруг, наклонив рога, побежал на человека.

Крестьянин был страшно перепуган неожиданным нападением рогатого зверя. Бросив котомку, он ударился в поспешное бегство и начал карабкаться на развесистые ветви старой сосны, росшей у края поляны.

Когда лось добежал до сосны, крестьянин был уже высоко.

Эти неудержимые приливы ярости предвещали что-то новое в жизни лося.

И это новое скоро настало.

Была холодная полночь. Белые лучи луны пробивали лесную глушь и ложились на траву зелеными пятнами.

Было тихо. Ветви не шептались между собой. Только порой срывался увядший осенний листок и с шуршанием падал на землю, которая уже покрылась тонким слоем опавшей листвы.

Тяжелый треск ломавшихся ветвей послышался в чаще. Кто-то большой шумно шел через кусты, и скоро легкие звериные шаги, глубокое неровное дыхание и сдержанное фырканье послышались за ближайшими кустами.

Еще несколько минут - и по сырой тропинке, стиснутой ореховыми кустами и растопыренными купами волчьих ягод, уже увешанных почерневшими круглыми бусинами плодов, показались две темные фигуры.

Тонкий и уже высокий четырехмесячный лосенок на длинных, как тростинки, ногах выскочил на поляну, а за ним усталой походкой выдвинулось худое, слегка горбатое тело лосихи.

Выйдя из чащи, звери остановились, и лосиха напряженно втянула в себя воздух и стала слушать. Оба зверя повернули голову назад, как будто где-то за ними была приближающаяся опасность.

Вдруг они оба вздрогнули. Глухой, отрывистый, несколько раз повторившийся рев донесся издали, всколыхнув разбуженную лесную тишину. Лосиха как будто замерла от этих далеких звуков, а лосенок прижался к ней, дрожа всём телом.

Рев повторился ближе, и лосиха, мотнув головой, пошла вперед, подталкивая лосенка. Оба они казались усталыми и тревожными.

Прошло некоторое время, рев снова раздался, на этот раз гораздо ближе, и скоро по следу прошедшей лосихи послышался приближающийся шум ветвей.

Через несколько минут из орешника высунулась рогатая голова Длиннобородого.

Он шел быстрой широкой иноходью, пригнув шею к земле, с глазами, налитыми кровью, тяжело вдавливая копытами шуршащие листья в мягкий лесной перегной. Рога его по временам задевали за ветви осин и с треском ломали их.

Восток засветился бледными лучами зари, когда лосиха с лосенком, изнемогая от усталости, вышли к торфяному болоту из той самой чащи по косогору, откуда впервые Длиннобородый с товарищем увидали озеро.

Они едва переступали разбитыми ногами, когда, пройдя кустарник, увидели перед собой открытое место, далекую, устланную туманом равнину озера и болота. Оба остановились, как бы раздумывая, что делать.

Лосиха сделала еще несколько шагов, но вдруг стала, потому что лосенок вдруг подогнул ноги и улегся на мягкой, покрытой листвой почве.

В то же время узкая голова Длиннобородого высунулась из опушки. Завидев стоящую лосиху, лось крупными шагами направился к ней.

Она не двинулась с места, только испуганно глянула на него большими темными глазами.

Длиннобородый, высоко подняв косматую голову, потрясая венцами рогов и встряхивая черной прядью своей бороды, уже подбегал к ней с гордой осанкой, танцуя на длинных и стройных ногах, упругих, как крепкие стальные пружины...