Эфиоп несколько иного мнения насчет мошны и «все дозволено». Он, видимо, не прочь пофилософствовать на этот счет. А может, и позлорадствовать. Подумаешь, какая-то Эльпи?! А сам он, Ахмад? Что он, хуже этой Эльпи? Разве не купили самого Ахмада на багдадском рынке? Если уж сетовать, то сетовать Ахмаду на свою судьбу! А Эльпи что? Ей уготована прекрасная постель, и кувшин шербета всегда под рукою. Не говоря уже о хорасанских благовониях, аравийских маслах и багдадских духах! Ей что? Лежи себе и забавляй господина!

– Как?! – воскликнул влюбленный. – И ты, несчастный, полагаешь, что ей все это безразлично?! Или она любить не умеет! По-твоему, она существо бездушное?

Эфиоп прислонился к глинобитной стене. Скрестил руки на груди и окинул влюбленного полупрезрительным, полусочувственным взглядом: смешно выслушивать все эти бредни!

– Подумаешь, какая нежная хатун! Да пусть эта Эльпи благодарит аллаха за то, что послал он ей господина Хайяма…

– Благодарит?! – негодующе произнес взбешенный меджнун. – А за что? За то, что купил ее любовь? А может, она, принимая его ласки, думает обо мне?.. Может…

Эфиоп перебил его:

– Послушай… Кстати, как тебя зовут?

– Какая разница?

– А все-таки?

– Допустим, Хусейн!

– Так вот, Хусейн. Есть в мире три величайшие загадки. Я это хорошо знаю. И разгадать их не так-то просто. Одна из них – загадка смерти, другая – тайна неба. А третья – эта самая проклятая женская любовь. Ее еще никто не разгадал. Но ты, я вижу, смело берешься за это. Смотри же не обломай себе зубы. Это твердый орешек.

Хусейн был непреклонен в своей решимости. Ему надо поговорить с соблазнителем. Он должен сделать это ради нее и самого себя.

Эфиоп кивком указал на кинжал, который торчал у Хусейна из широкого кушака – шаля.

– А этот кинжал, как видно, будет твоим главным аргументом в беседе? – спросил Ахмад.

– Возможно, – буркнул Хусейн.

Ахмаду очень хотелось отшвырнуть этого непрошеного болтуна, который к тому же еще и грозится, куда-нибудь подальше. У него руки чесались. Но силища этого Хусейна, которая ясно угадывалась, удерживала его. А еще удерживали его постоянные советы господина Омара эбнэ Ибрахима: разговаривай с человеком по-человечьи, убеди его в споре, если можешь, или поверь ему, если нет у тебя никакого другого выбора.

– Хусейн, – сказал Ахмад почти дружелюбно, – найди себе другую дорогу.

– Какую? – Хусейн вздрогнул, словно его змея ужалила.

– Которая попроще.

– Где же она?

– Только не здесь!

Хусейн оглядел эфиопа с головы до ног. «Может, попытаться ворваться во двор и там поговорить с соблазнителем?» – подумал он. Хусейн был уверен, что бедную Эльпи заграбастал этот придворный богатей и теперь надругается над нею. Эта мысль убивала меджнуна.

– Слушай, Ахмад, дай мне поговорить с ним…

Эфиоп покачал головой.

– Только на два слова!

– Нет!

– Я крикну ему кое-что. На расстоянии…

– Нет!

– А если я проникну силой?

– Зачем?

Хусейн кипел от негодования. Убить, растоптать, удушить ничего не стоило ему в эту минуту. Он был готов на все!..

– Пусть он вернет ее, – глухо произнес Хусейн.

– Эту Эльпи, что ли?

– Да, ее.

– Но ведь он купил ее, Ты сам этого не отрицаешь.

– Пусть вернет!!!

И Хусейн сжимает кинжал дамасской стали, который раздобыл еще там, в Багдаде.

У эфиопа иссякает терпение. К тому же солнце начинает припекать. Сколько можно торчать у калитки и вести бесплодные разговоры с этим меджнуном, по уши влюбленным в румийку-гречанку Эльпи? Но Ахмад, памятуя наказ хозяина, пытается быть вежливым:

– Ты не обидишься, Хусейн, если я повернусь к тебе спиной?

– Зачем?

– Чтобы войти во двор.

– Не обижусь, но всажу кое-что меж лопаток.

Хусейн не шутил. Он обнажил кинжал. Эфиоп понял, что не стоит подставлять свои лопатки этому одержимому. Он только поразился:

– Ты так сильно любишь ее, да?

– Больше жизни! – признался меджнун.

– И все-таки я не пущу тебя во двор!

Хусейн зарычал от злости. Неизвестно, что бы он сотворил, если бы не показался сам Омар эбнэ Ибрахим.

Он был в долгополой зеленой кабе из плотного шелка. Белоснежный пирахан узким вырезом охватывал крепкую шею. Светло-карие глаза, каштанового цвета бородка и небольшие усы. И прямой с небольшой горбинкой нос. А над высоким лбом – традиционная повязка, словно бы окрашенная слегка поблекшим шафраном.

Да, разумеется, это был он. И Хусейн узнал его тотчас же. Ахмад попытался стать между ним и своим господином, но Омар Хайям отстранил слугу. Хусейн решил, что этот соблазнитель чуть ли не вдвое старше его и лет ему, должно быть, не менее сорока – сорока пяти.

Омар Хайям глядел прямо в глаза своему сопернику. Будто пытался внушить ему некую мысль о благоразумии.

– Это был ты! – зарычал Хусейн.

– Я тебя не видел ни разу в своей жизни, – сказал Омар Хайям. Голос его был низкий, спокойный и, казалось, немного усталый. Он говорил сущую правду: это какой-то силач-пахлаван, а с подобными нечасто приходится встречаться придворному хакиму, по горло занятому своим делом.

– А рынок? – сквозь зубы процедил Хусейн. – Вспомни рынок.

– Какой рынок?

– На котором ты купил мою Эльпи.

– Твою Эльпи? – Омар Хайям удивленно посмотрел на своего слугу и спросил его: – Эльпи принадлежит этому молодому человеку?..

Ахмад развел руками, усмехнулся.

– Не отпирайся, – сказал Хусейн. – Ты знал, что она моя, что я следую за нею с самого Багдада, когда бесстыдно рассматривал ее. Или ты полагаешь, что я ничего не смыслю?

– Нет, – спокойно возразил Хайям, – я этого не полагаю.

Он был ростом ниже Хусейна и чуть ниже своего слуги. Довольно крепкий телосложением, неторопливый в словах и движениях.

– Господин, – вмешался Ахмад, – этот молодой человек утверждает, что сделался меджнуном, совсем ослеп от любви к этой девице.

– А меджнун готов на все! – вскричал Хусейн.

«Он сейчас набросится на господина», – подумал Ахмад.

– Я могу понять меджнуна, – сказал Хайям Хусейну. – Я вхожу в твое положение. Но если ты настоящий меджнун, если для тебя любовь превыше всего, то ты должен понять и своего собрата.

– Это какого же еще собрата? – проворчал Хусейн.

– Меня.

– Кого? Тебя?

– Да, меня, Омара Хайяма.

– Это ради чего же?

– Может, и я меджнун? Может, и я люблю Эльпи? И не меньше тебя.

– Я не верю.

– Ну зачем же я стал бы покупать Эльпи? Скажи на милость – зачем? Чтобы иметь наложницу?

Хайям положил руку на плечо Хусейна. И сказал вразумительно:

– Будь мужчиной. Разве любовь добывается руганью или в драке? Ты можешь пырнуть меня кинжалом, да что в том толку? Я предлагаю нечто иное. Более приличествующее меджнуну и человеку вообще.

Хусейн молчал. Он походил на темную тучу.

– Я предлагаю простую вещь: ты поговоришь с Эльпи, и она решит, с кем ей быть: с тобой или со мною?

– Ты, конечно, уверен в себе…

– Я? – удивился Хайям. – Не больше, чем ты. Что одна ночь для женщины?..

– Очень многое, – хрипло проговорил Хусейн.

– А все-таки – что?

– Она за ночь может и полюбить безумно…

– …или вовсе разлюбить, или возненавидеть, – возразил Хайям… – Так вот: я предлагаю переговорить с нею. Она же с душою! Спросим ее. Пусть выбор будет за нею…

Хусейн усмехнулся. Через силу. Ибо ему было совсем не до смеха. Какой тут смех, если прекрасная Эльпи за толстым дувалом, а он, Хусейн, по эту сторону проклятой стены! Не проще ли всадить нож в соблазнителя? И тогда Эльпи может не утруждать себя выбором.

Хайям продолжает свои речи. Нет, он не трусит перед этим вооруженным меджнуном. Он хочет внушить ему, что людям более пристало убеждать друг друга словом, а не кулаками. Любовь всегда обоюдосторонняя: он любит ее, а она его. Женщина здесь даже не половина, а нечто большее: от нее идут главные флюиды любви. Так почему же не спросить ее? Почему бы не узнать ее мнение? Любит она или не любит? И кого она предпочитает? Разве в этом что-то особенное, что-то сверхъестественное?