Нередко приходил доктор Никольский. Улыбаясь в усы, он частенько передавал нам свертки - крестьянские подношения - пышки, ватрушки, а иногда сало. Все это делилось нами по-братски... Очень его беспокоил Гриша, которого при воющем кашле словно выворачивало. С этого коклюша началась его астма, которой он страдал всю жизнь. Был он очень худ и бледен, но в далеком будущем астма спасла его от верной гибели, когда, оказавшись в лагере, он попал в слабосильную команду, а на общих работах мучился недолго и потому выжил.

Алексея вскоре выписали из больницы. Теперь среди детей я стал самым старшим. Болезнь переносил легко, но на улицу меня не пускали. Книг не было, и я изнывал от тоски.

Доктор Никольский однажды спросил меня, как я себя чувствую. Я ответил, что очень скучаю без книг. На следующий день он принес "Крокодила" Корнея Чуковского.

Книга мне понравилась, я ее прочел за один день, но она явно не соответствовала моему кругозору. Дня три я читал ее вслух остальным детям, а потом попросил Никольского принести мне другую - потолще, посерьезнее и поинтереснее.

Прошло больше месяца. Я совсем выздоровел, и Никольский, к моему искреннему удовольствию, меня выписал.

В середине декабря моя мать пришла за мной, принесла мне валенки, теплую шапку и шарф. И мы с ней отправились по Павловской и Воронежским улицам, вышли в поле. Сквозь морозный туман виднелись красные корпуса Земледельческого училища. Я нес свои учебники и тетради, мать несла узелок моих вещей и рассказывала мне, кто живет в одной квартире с нами, как хорошо гулять по заснеженным полям, как она будет учить и читать мне вслух.

ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ ГОД

1.

Богородицкое сельскохозяйственное училище было основано в 1898 году на средства государства и земства на землях Бобринских, в одной версте от города по дороге на Тулу. Были выстроены кирпичные здания: главный корпус трехэтажный с аудиториями и студенческими общежитиями, два двухэтажных с квартирами для преподавателей и еще два двухэтажных для служащих и для общежитий. Училище готовило агрономов среднего профиля, при нем были молочная ферма, фруктовый сад и рыбоводческие пруды, после революции спущенные. Училище считалось первоклассным благодаря преподавателям высокой квалификации, благодаря просторным помещениям и лабораториям, оснащенным новейшим по тому времени оборудованием.

К чести преподавателей, и в первую очередь директора Михаила Федоровича Арнольда, эта репутация продолжала сохраняться, несмотря на голод и разруху.

Он был сыном известного в свое время лесовода, основоположника убережения русских лесов Федора Карловича Арнольда, был интеллигентом в самом высоком смысле этого слова. Умеренный либерал, он хорошо усвоил, в чем состоит главная задача его жизни: вне зависимости от революции, честно трудиться на благо Родины, готовить таких же честных людей, которые, разъехавшись по стране, будут помогать крестьянам лучше возделывать землю, собирать обильные урожаи. А строительство социализма вряд ли он связывал с сельским хозяйством. Он был женат на дочери известного агронома И. А. Стебута - Наталии Ивановне. Ее никак нельзя было назвать ни дамой, ни барыней. Насыщенная идеями народничества, она одевалась нарочито просто, стригла волосы, ходила в сапогах, но, несмотря на такую оригинальность, все ее считали просто хорошей женщиной.

У Арнольдов было две дочери-девушки. Старшая Вера, работавшая вместе с нашей Линой в Богородицкой библиотеке, и младшая Наташа. Впоследствии Вера в течение многих лет была фактической, но не юридической женой писателя Бориса Житкова.

Арнольды встретили насильственное внедрение в их квартиру многих людей не только любезно, но и тепло, взяли нашу Соню в спальню своих дочерей, и она вскоре подружилась с их младшей Наташей. Кроме нас, в одной из комнат жили три или четыре студента училища.

За время моего пребывания в больнице в нашей семье произошло несколько событий.

Из Бучалок вернулся брат Владимир, пробыв там всего неделю. Он вынужден был поспешно уехать оттуда, предупрежденный, что епифанские власти собираются его арестовать. Он рассказывал, что бучальский большой дом сгорел из-за неисправных печей, а прошлогодние щенята выросли в великолепных псов. Других его рассказов не помню. Жить он отправился на другой конец города, к супругам Кюэс.

Другая новость была такая - тетя Эли благополучно родила девочку, которую назвали Александрой в честь императрицы. И мать, и дочь стали жить в той же квартире Арнольдов, в маленькой комнате. Тетя Эли после родов и от плохого питания была очень слаба, едва двигалась, за нею и за девочкой взялась ухаживать Софья Алексеевна Бобринская, которая никак не могла оставаться без дела.

А третья была новость - опять арестовали дедушку, дядю Владимира Трубецкого и дядю Льва Бобринского. Их увезли в Тулу, а оттуда в Москву, в Бутырскую тюрьму. Арест происходил до моего переселения, и подробностей о нем не знаю. Квартира Арнольдов помещалась во втором этаже, а на ночь запиралась на крюк входная дверь внизу. Моя мать мне рассказывала, что тогда очень долго и неистово стучали и кричали: "Отворяй!"

В Москве дедушка и дядя Лев были вскоре освобождены. Не знаю, помогли ли тут какие-либо хлопоты или повлияла старость одного и болезни другого. А дядя Владимир еще сидел около месяца.

После освобождения дедушку пригласил один из главных тогдашних вождей председатель Моссовета Каменев. Он извинился перед ним за арест, сказал, что помнит, как дедушка хорошо относился к политическим заключенным, когда служил городским головой. В заключение Каменев сказал, что впредь дедушка может быть спокоен - никто его не тронет, и вручил ему "охранную грамоту", в которой было сказано, что без санкции Совнаркома никто не имеет права ни арестовывать дедушку, ни обыскивать, ни выселять. Кроме Каменева, бумагу подписал ближайший и вернейший сподвижник Ленина - Зиновьев.

Бумагу эту мы берегли долго, хотя пользы от нее было мало. Когда же обоих вождей посадили и стали судить, обвиняя в самых фантастических смертных грехах, брат Владимир грамоту сжег...