Мать мне потом рассказывала, что, написанное столь ярко и столь душераздирающе, оно произвело на нее очень тяжелое впечатление, она понесла его в больницу к отцу. Она и раньше собиралась вернуться в Богородицк, посмотреть, как мы живем. Было договорено, что ее временно заменит Лина, а в библиотеке Лину заменит сестра Соня. Лина уехала в Тулу, а моя мать отправилась в Богородицк.

Она застала у нас обстановку в общем удовлетворительную, осталась довольна. Узнав, что фрау Свикке с осени вновь открыла у себя группу по немецкому языку, она Машу и меня туда устроила, и мы дважды в неделю стали ходить в Земледелку заниматься. Проходя мимо окон Четвертушкиных, я неизменно вглядывался в белые занавески в надежде, что покажется таинственный узник мальчик Женя.

Уборной при нашем доме вообще не было, а мы ходили в "поганое ведро", стоявшее в сарае. Моя мать отправилась в сарай и вдруг вбежала обратно.

- Меня Жорж обкакал! - закричала она.

Половина ее лица и волосы были обгажены петухом, который забрался высоко на насест.

Нясенька тотчас же поставила самовар, а когда он вскипел, стала в тазу мыть моей матери голову и все приговаривала:

- Это к счастью! Это к счастью!

А через час, еще у матери волосы не обсохли, вдруг дверь из сеней в кухню широко распахнулась, и в морозном пару, с сосульками на усах, с узелком под мышкой, явился в своем темно-зеленом полушубке мой отец.

На следующее утро он осмотрел участок сзади дома, заваленный снегом, и сказал, что с весны мы разведем тут огород. И с того дня каждый вечер он сам выносил "поганое ведро" на будущие грядки, равномерно распределял кучи по всему участку - словом, предвидя будущий урожай, вносил удобрение.

Снова он начал ходить на работу в уздравотдел.

А моя мать ежедневно ходила недалеко, на Воронежскую улицу, учиться сапожному ремеслу у Любови Васильевны Бауман, которая была сестрой Михаила Васильевича Волоцкого - ближайшего соратника известного на весь мир евгеника профессора Н. К. Кольцова. Впоследствии Михаил Васильевич приходил к нам в Москве на квартиру, измерял у всех нас форму голов, длину носов и пальцев на руках и подарил нам свою чрезвычайно интересную книгу "Род Достоевских", составляющую ныне библиографическую редкость. Автор, прослеживая представителей этого рода с XVII века и до наших дней, доказывал, что все Достоевские в большей или в меньшей степени были ненормальными. За свои евгенические изыскания талантливый ученый в конце двадцатых годов был посажен и погиб.

Благодаря модному в свое время увлечению народничеством его сестра знала сапожное ремесло. Вскоре моя мать взялась шить мягкие башмаки из зеленого войлочного ковра, которым раньше был застлан пол в дедушкином кабинете на Георгиевском. Первому она сшила башмаки мне, они получились корявые и разных размеров. Она собиралась шить и чинить обувь на заказ, чтобы иметь свой заработок, но вся ее семья, а также Бобринские и Трубецкие, так нуждались в обуви, что моя мать договорилась с тетей Верой, что будет ее семью обувать, а тетя Вера нашу семью - обшивать из всё тех же графских шмоток.

10.

Судьба дяди Владимира сложилась менее благоприятно, чем судьба моего отца. Когда освобождали заложников, его не выпустили, а отправили под конвоем, как военнообязанного, в московский госпиталь. Там его кое-как подлечили и вручили предписание, что он мобилизован в Красную армию.

Он прослышал, что бывший командующий Юго-Западным фронтом генерал Брусилов является ближайшим помощником Троцкого и занимает должность главного инспектора кавалерии. Дядя решил отправиться к нему на прием, тем более что Брусилов его хорошо знал как командира отдельной и в германскую войну, кажется, единственной на всем фронте автомобильной роты.

В приемной ждало несколько человек, всё бывшие офицеры. Дядя подошел к адъютанту и назвал себя. Ему было очень тяжело, что такой в прошлую войну популярный герой служит большевикам, он говорил "товарищ Брусилов", нарочно подчеркивая слово "товарищ".

Адъютант скрылся за дверью, и тут на пороге предстал сам Брусилов. Молчаливым жестом пригласил дядю пройти в свой кабинет. Когда они остались одни, он обнял его со словами: "Князь, я так рад вас видеть!"

Говорили они долго. Брусилов жаловался, как ему трудно, как он ценит каждого офицера, являющегося к нему, рассказывал, что Троцкий всецело на стороне военных спецов, благодаря их знаниям Красная армия побеждает, но что среди военных комиссаров и руководителей партии многие не доверяют бывшим генералам и офицерам. Их положение очень сложное, были случаи расстрелов преданных Советской власти командиров.

Дядя был убежденный монархист. Многое его коробило в речи Брусилова, но своей искренностью и обхождением он его очаровал. К тому же у дяди было трое детей. Он понял, что ничего иного ему не остается, как склонить голову. Он вышел с солидным мандатом в руках, гласящим, что такой-то направляется в Орел в распоряжение командующего Южным фронтом. Брусилов приписал, что лично знал Трубецкого как расторопного и толкового командира автомобильной роты и рекомендует его на ответственную должность при штабе или в строевой части.

Получив такой мандат и обильный по тем временам паек, дядя сперва повидался со своими оставшимися в Москве родственниками и поехал. Но в Туле он решил рискнуть и пересел на другой поезд - елецкий, идущий мимо Богородицка; ему хотелось на одни сутки повидаться с семьей и оставить им бoльшую часть своего пайка.

Он приехал в Богородицк уже вечером, прошел через весь город к своим, а ночью в их дверь застучали. Кто-то из чекистов узнал его по дороге и поднял тревогу. Ни солидный мандат, ни объяснения дяди - ради чего по пути в Орел он сделал крюк - Белолипецкого не удовлетворили. Дядя был в четвертый раз арестован и отправлен в Тульскую тюрьму.

Там снова вспыхнул в его легких туберкулезный процесс; дядю поместили в больницу, а через некоторое время он, совсем больной, вернулся в Богородицк. Всю эту историю я слышал от него самого...

На этом я заканчиваю рассказ о столь богатом событиями годе в жизни нашей страны, в истории Богородицка и в истории нашей семьи.