3.

Не только театральное искусство цвело тогда в Богородицке. Еще музыка. Музыканты собирались сперва у Бобринских, затем в городе. Приехали в Богородицк выселенные из своего имения в Алексинском уезде братья Щедрины*{8}, их было трое или четверо - все талантливые музыканты, к ним присоединились виолончелисты - дядя Владимир Трубецкой и зубной врач Израиль Львович Жарковский, пианисткой была тетя Вера Бобринская, еще кто-то. Организовался хороший симфонический оркестр со струнными и духовыми инструментами, играли вещи серьезные - Баха, Бетховена, Моцарта, русских композиторов. Репетиции и концерты устраивались по вечерам в достаточно просторном зале бывшей женской гимназии; слушать ходила избранная публика. Дирижером сперва был дядя Владимир Трубецкой, его сменил Евгений Щедрин, кроме того, дядя Владимир преподавал теорию музыки. А днем он работал ремонтером в Богородицком военном комиссариате, принимал или браковал мобилизованных в армию крестьянских лошадей. И был он еще страстным охотником, о чем речь пойдет позднее. Его жена тетя Эли - мать троих, затем четверых детей - ради дополнительного пайка играла в оркестре на барабане. Была она бледная, хрупкая, измученная недоеданием и недосыпанием. Огромный армейский барабан совсем не подходил к ее тоненькой, изящной фигуре. Она сидела с краю сцены и, держа палочки наготове, вслушивалась в музыку, стараясь не пропустить такт, вдруг взмахивала палочками и изо всех своих малых сил стукала по барабану. Случалось, она приводила на репетиции своих деток. И они, бледные, кудрявые, прелестные, как ангелочки, примостившись в уголку, сидели неподвижно, терпеливо ожидая, когда мать позовет их домой.

В 1921 году богородицким артистам стали платить небольшую зарплату. И дядя Владимир решил подзаработать. Инициативу проявила бабушка. Она достала "Декамерон" Боккаччо в подлиннике (на русском языке не было) и перевела с итальянского одну из новелл - "Грушевое дерево". Дядя прочел перевод и загорелся, решил сочинить оперетту. Долго ли он над ней работал - не знаю. Играя на рояле и напевая, он сочинял музыку. Тетя Вера ему помогала. Запомнились мне такие строки из арии ревнивого мужа, которого пел артист Хомяков:

Тут подставлено, там подложено,

Очи подведены - страстию горят.

Наши жены изменяют

Нам со всяким дураком

И нередко подставляют

Нам огромные рога...

Последнее слово оказалось не в рифму. Но как ни бились, а рифмы найти не сумели, так и оставили.

Бабушка нарисовала две одинаковые афиши: на зеленом с янтарными грушами дереве сидит ревнивый муж, а под деревом его жена с любовником целуются.

Оперетта была поставлена в начале 1922 года, на меня она произвела большое впечатление и выдержала несколько постановок. Дядя получил за нее небольшой гонорар и решил сочинить другую оперетту - не более, не менее как для московского театра. Целый год он старался. Называлась оперетта "Пилюли чародея". Сюжет был весьма фривольный: испанский король страдает половым бессилием и не может произвести на свет наследника престола. Является некий чародей и преподносит ему чудодейственные пилюли. Но их растаскивают придворные. Далее дядюшкина фантазия взвилась: даже престарелая статс-дама герцогиня начала кидаться в объятия юным офицерам, а молоденькие фрейлины хором пели сладострастные куплеты.

Не знаю, ставили ли эту оперетту в Богородицке. Дядя привез ее в Москву и попал к тогдашнему опереточному королю Ярону, который принял его весьма любезно и собрал комиссию из четырех мудрецов. Два битых часа дядя им играл и пел своим надтреснутым козлетоном. Ярон хохотал, мудрецы сидели мрачные. Ярону понравилось. Но к этому времени власти начали совать свои носы в дела искусства, и мудрецы сказали: "Нет!" И действительно, в оперетте отсутствовала классовая борьба и не было ни одного потомственного пролетария. Так дядя потерпел фиаско. Однако, от природы жизнерадостный, он духом не пал и вернулся в Богородицк принимать и браковать в военкомате лошадей, дирижировать в оркестре и охотиться.

По всей стране наряду с расцветом всех видов искусств поднялось у молодежи стремление учиться. Из Богородицка уехало в Москву и Петроград несколько десятков юношей и девушек, мечтавших стать педагогами, инженерами, врачами, историками. А принимали тогда в вузы без экзаменов, только со справкой о среднем образовании. Позднее поехали в Москву и наша Лина с Алькой Бобринской. Они поступили в университет на историко-филологический факультет.

Богородицкие комиссары в те годы были куда проще и ближе к обыкновенным гражданам, чем нынешние главнюки. Тогдашний военный комиссар Голев организовал в Богородицке кружок классической борьбы и не только учил юношей бороться, но и сам выступал на сцене полуобнаженным, играя своими бицепсами. Сейчас такое соединение в одном лице представителя власти и спортсмена-профессионала немыслимо.

Однажды в Богородицке распространилась потрясающая весть. Голева вызвал на поединок неизвестный борец, скрывавшийся под псевдонимом "Серая маска". Кто он был? Город забурлил от любопытства. В вечер поединка театр, как говорится, "ломился от публики". Голев потом рассказывал работникам военкомата, что он принял вызов ради популяризации этого вида спорта; он был уверен, что противник его победит, и думал только о том, как бы ему суметь продержаться подольше. "Серая маска" вышел на сцену, молча поклонился публике. Был он выше и стройнее Голева и казался менее мускулистым. Первый раунд окончился вничью, во втором раунде Голев еще держался. Публика ревела от нетерпения. В третьем раунде Голев осмелел, пошел в наступление и без особых трудов положил своего противника на обе лопатки. Тот встал и снял маску.

Каково же было разочарование и даже негодование публики, когда все увидели, что побежденный оказался никаким не приезжим, а своим, хорошо знакомым артистом Постниковым, который так талантливо исполнял роль герцога Орсино в "Двенадцатой ночи"! Его называли обманщиком.

Помню в Богородицке гастроли цирка. На городском выгоне, откуда начиналась наша Успенская улица, выстроили грандиозный, холщовый, на деревянном каркасе, круглый балаган. Выступали клоуны Бим и Бом, жонглеры, канатоходцы, ученые собачки. Публику особенно восхитил очаровательный кудрявый мальчик лет десяти, который под куполом на трапеции выполнял разные акробатические упражнения. Спустившись по веревочной лесенке под раскаты аплодисментов, он изящно кланялся публике во все стороны, а я не только восхищался им, но и завидовал ему. В течение, правда, одного лишь вечера я подумывал: а не стать ли мне цирковым артистом, чтобы получать такие же аплодисменты?