Девочка с забинтованным лицом? Та самая, которую я видел?

— Кто она?

— Мы не знаем. Больше мы ее не видели, — говорит Мэнди. — С тех пор, как мы чуточку умерли, сны перестали быть просто снами. Мы гуляли в мире мертвых, быстро научились делать кое-какие фокусы и прятаться от призраков. Короче, мы стали медиумами, как ты. Мильтон и Итэн нам не верили, потому что они придурки. И вот в один прекрасный день, мы смогли утащить их с собой, показать им все.

— Не скажу, что наши братья остались в восторге, — добавляет папа.

— А то, что вы делали…

Папа некоторое время молчит, а Мэнди сначала гладит меня по голове и только потом говорит:

— Ты про себя или про пафос и таинственность в школе для маленьких католиков?

Я чувствую, как щеки у меня горят и говорю слишком быстро:

— Про второе.

— Дело в том, сынок, — продолжает папа. — Что, как ты прекрасно знаешь, медиум не может использовать силу мира мертвых в реальности. Мы тоже так думали. Ровно до того момента, пока ты не…

Отец вдруг замолкает и поворачивает руль слишком резко, так, что ему даже сигналят.

— Не умер, — подсказывает Мэнди. — Вот тогда я и Райан в первый раз проявили свои способности в реальности. Неконтролируемо. Кажется, мы полдома тогда разнесли.

— Медиум может использовать силу в реальности, но для этого он должен испытать невероятной силы стресс, горе или страх, может боль. Я рад, кстати, что ты за меня так переживаешь, Фрэнки.

— То есть, я использовал какую-то там силу в реальности?

— Именно. Сегодня, когда стрелял снайпер. Я бы и сам справился, но спасибо. Механика, на самом деле, очень проста. В ситуации предельного стресса, ты оказываешься на грани перехода в мир мертвых, в прослойке между реальностями, откуда имеешь одинаковый доступ глубже, в темноту и обратно в жизнь. Знаешь иногда говорят «умереть как страшно» или «мне так плохо, что я сейчас умру». В этом есть доля правды. Попав на границу между двумя мирами, ты имеешь возможность тянуть силу из одного и направлять ее в другой. Так все и происходит. Те же фокусы, что ты успешно освоил в мире призраков, но перенаправленные сюда, в мир живых.

— Так просто?

— Нет, — говорит Мэнди, продолжая перебирать мои волосы. — Вовсе не просто. В девяноста девяти процентах случаев, это не контролируемо в принципе. Человек делает все случайно, как ты сегодня, потому что сила связана с аффектом. После того, что мы сделали с гостиной в день твоей смерти, мы задумались — можно ли направить силу. А если ее направить, можно ли…

— Воскресить тебя. Вернуть. Совершить чудо. И мы смогли. Благодаря силе боли, которую мы испытывали, разумеется.

— И благодаря таблеткам, которые ты создал.

— Спасибо, Мэнди, как бы я вспомнил о собственной гениальности без тебя. Да, я создал таблетки, которые симулируют ощущение предельного стресса, того самого. Стимулируют производство кортизола, адреналина и норадреналина, если говорить о фармакологическом действии. А дальше дело за малым, просто вспомни худшее, что ты когда-либо чувствовал, воспоминание окажется подкрепленным искусственным стрессом, и это вызовет то самое состояние, когда сила может проявиться в реальности. Но, так как стресс искусственный и воспоминания, к счастью, не есть реальность, ты можешь сознательно контролировать то, что делаешь. Разумеется, это не самая полезная вещь, которую ты творишь со своим организмом. Поэтому мы стараемся не прибегать к использованию темноты в реальности.

— Этим занимается твоя корпорация?

— Не только, еще мы выпускаем лекарства от гриппа и обезболивающие, — папа смеется. — Вообще-то мы выпускаем достаточно обычных лекарств, чтобы быть одной из самых крупных фармацевтических корпораций в Америке. Я все-таки в первую очередь фармаколог…

— А во вторую великий маг? — фыркаю я, но папа не обращает внимания.

— Тем не менее корпорация действительно занимается, как бы так сказать, медикаментозным обеспечением людей с экстрасенсорными способностями. В рамках эксперимента, который очень интересует наше правительство и им спонсируется. Я несколько расширил формулу таблеток, теперь они куда совершеннее, чем были те, которые мы пили перед тем, как попробовать тебя вернуть. Моя главная идея в том, что при должной степени стресса, в мир мертвых способен попасть любой.

Последняя фраза мне очень не нравится, и я переспрашиваю:

— Любой?

— Да. Любой человек. Не умиравший прежде. Не медиум. Если это окажется правдой, мы сможем выпустить таблетки на рынок, по крайней мере на военный.

— То есть, ты экспериментируешь.

— Разумеется.

— На людях.

— Возможно.

Я слишком хорошо знаю своего отца, чтобы не понимать: «возможно» значит «да».

— Добровольцах?

— Конечно. Не забивай этим голову, милый. Завтра ты сам все увидишь. Пришло время познакомить тебя с областью моих исследований.

— А Мильтон? — спрашиваю я бестолково. — Он же мне не привиделся?

— Разумеется, нет. Как ты понимаешь, такой организации, как моя требуется охрана, и Мильтон — ее глава. Мы хорошо им платим, в первую очередь за неразглашение. Впрочем, болтать на каждом углу им не очень выгодно. В основном, наши ребята — бывшие солдаты, совершившие военные преступления в Ираке или Афганистане. Не знаю, я не занимаюсь грязным бельем своих работников, этим занимается Мильтон.

— То есть, он шантажирует военных преступников?

— Не совсем, он выискивает нераскрытых военных преступников, а потом предлагает им хорошую работу. Никто никого не шантажирует, это просто мера безопасности на случай, если кто-то захочет поболтать за пинтой пива или чашечкой кофе о делах, которые они делают.

— Значит, они еще что-то делают? — спрашиваю я.

— А ты думаешь, они были наняты только для того, чтобы спасать тебя? — усмехается отец. Я замолкаю, покрепче обнимая Мэнди.

— А что такое темнота?

Мэнди вздыхает, потом говорит:

— Мы не знаем точно. Материя из которой состоит мир смерти. Смерть? Первичный материал из которого создавался наш мир? Пустота? Мы занимаемся исследованиями по этому поводу. Фрэнки, мы вообще знаем куда меньше, чем нам хотелось бы.

— А Морриган нам зачем?

— Чтобы узнать, кто такие мы, — отвечает папа. И с большим облегчением я вижу, что он сворачивает к дому. Иногда я думаю: разве есть мне разница, кто мы такие, если мы вместе?

Завтра, как дамочка из «Унесенных ветров», я подумаю обо всем завтра. А сегодня я посплю и поем, реализовав таким образом первую ступень пирамиды Маслоу.

Вечером, поев и выспавшись, я счастлив, как никогда. И дело вовсе даже не в количестве сахара, которое я употребил, снова встретившись с ванильными «Твинкис» после долгой разлуки, травматичной для всех нас.

Я лежу на диване, головой на коленях у папы, и ногами на коленях у Мильтона, вытянувшись во весь рост. Мэнди сидит, устроившись с ногами в кресле, а на ковре у ее ног курит Ивви, которой она пытается заплести косички. Рядом с Ивви, на полу, близко к телевизору сидит Итэн, пытаясь компенсировать свое плохое зрение.

На меня вдруг накатывает, как волна, почти первобытно-огромное ощущение безопасности. Вот она, моя семья. Даже Ивви пришла, чтобы узнать, как я, и осталась, несмотря на опасность парикмахерских экспериментов от Мэнди. Моя большая, моя самая лучшая семья, здесь, рядом со мной.

И, конечно, Джон Оливер, которого мы смотрим все вместе, тоже непременно исполняет свою роль в выбросе эндорфинов, гармонизирующих мое состояние. Сейчас, когда мы все вместе, и я так пригрелся у телевизора, мне не думается о крови на лице у дяди Мильтона или волнах темноты, исходивших от отца и Мэнди. Мне так хорошо, что я не думаю ни о чем, кроме отзыва дипломатических представителей Америки из Йемена, о котором рассказывает Джон Оливер.

— Вы слышали? — рявкает Мильтон. — Их девиз «Смерть Америке!»

— Если быть точным, — говорю я. — «Бог — велик, Смерть — Америке, Смерть — Израилю, да будут прокляты евреи и победы Исламу».