— Так садитесь, братья Гостяичи! — Зимобор еще раз показал на освобожденную лавку, понимая, что гости по обычаю должны поломаться, с чем бы ни прибыли. — Извините уж, что скамья не покрыта, да ведь я не хозяин здесь. Даст Сварог, буду вас у себя в Смоленске принимать — там и скамьи, и ковры, и угощение не такое будет. Садитесь!

Мужики, наконец, уселись и чинно сложили на коленях шапки.

— С чем прибыли, рассказывайте! — предложил Зимобор. Ему и правда было любопытно, что предложит Сежа-река. Появление гостей его не слишком удивило: конечно, слухи бежали впереди полюдья.

Так оно и оказалось.

— Прослышали мы, будто идешь ты из Смоленска и дань собираешь по Касне-реке, — начал Хотила.

— Так и есть, — подтвердил Зимобор. — И к вам на Сежу завтра же пойду, так что вовремя вы приехали.

— О том и речь, — Хотила важно кивнул, но Зимобор учуял, как колыхнулась в душе невозмутимого старосты тонкая струнка разочарования — сежане все-таки надеялись, что смоленский князь пойдет дальше по Касне и Сежу минует. — Говорят люди, будто забираешь ты и хлеб, и меха, и железо, и мед.

— И лен еще. Забираю. Из расчета по белке с рала или с дыма, если кто ремеслом живет и землю не пашет. Беру товаром с села целиком.

— А какой же такой ряд у тебя с нами и отцами нашими был заключен?

— А никакого, — Зимобор спокойно ответил то, что старосты и сами знали.

— Ведь не было еще такого, чтобы смоленские князья с наших мест дань собирали! — вставил лысый. Он волновался явно больше братьев и теребил свою шапку.

— Тише, Ярко! — негромко одернул его Хотила. — А и то правда: не обязаны мы данью смоленским князьям. Враги на нас не ходят, а если придут, то сами справимся, чай, порода у нас не робкая и сила еще есть. Если непорядок какой в роду — на то старики есть и обычаи дедовские, сами меж собой свои обиды разберем. На торги к вам не ездим, меха свои на Юлгу продаем, хазары оттуда сами к нам приезжают. Не нужен нам смоленский князь! Ни для какого дела не нужен! Так зачем платить тебе будем?

— А затем, что мне меха ваши нужны позарез и я в силе их взять! — честно ответил Зимобор. — А польза от меня будет. Если вдруг война какая, на Юлгу вам путь закроется — милости просим через Смоленск на Днепр и в Греческое море. Хоть сами поезжайте — от меня каждый год обозы ходят, поедете со мной, под моей охраной, сами в Цареграде свои соболя продадите и паволок[5] накупите. Дешевле выйдет — ведь обирают вас хазары, а вы и не знаете как, простота лесная! Ты, отец, и умен, и мудр, по глазам вижу! Здесь хазары стеклянную бусину простую за три куны[6] продают. Оттого и носит каждая баба этих бусин в ожерелье штук пять-десять, больше не может ей мужик купить. А у них за Хвалынским морем тот купец одну куницу за три таких бусины продаст! Хочешь — сам таким купцом будешь. Вот за этим и нужен князь. Или вдруг вятичи на вас пойдут, или чудь-мордва какая — тоже меня зовите, я приду да как им вдарю! — Зимобор весело показал кулак. — Вы-то вон какие орлы — по вам троим вижу, какая ваша порода сежанская! — да и у меня не слабые ребята.

Он кивнул на кметей, и все, кто его расслышал, выразительно приосанились.

— Мы и сами воевать умеем! — проворчал Хотила, но было видно, что он приятно смущен словами князя.

— Знаю я, как вы в лесу воюете! — сказал Зимобор. — На волка, на медведя — лучше вас нет. Да ведь человек — не медведь. У него и бронь[7] , случается, надета, и в руках щит да копье. С человеком воевать силы мало — умение нужно. Знаю, что те роды, у кого духа Перунова нет, долго не живут и все под корень выбиваются. А выживают сильные. Но тебе-то не жалко твоих братьев, сыновей, внуков — под чужие топоры их посылать? Жалко, вижу, потому что сердце не камень, а кровь своя, от деда Залома, родная, драгоценная! А дадите мне дань — и под топоры мои ребята пойдут, твои дома останутся. Вот и думай, зря будете мне платить или не зря.

— Ну, князь, я один за всех не решаю. — Хотила расправлял на коленях свою шапку и глаз не поднимал, но Зимобор видел, что говорил все правильно и уверенное неприятие старейшины сильно поколебалось. — Как гнездо решит.

— А мне ждать некогда, пока оно решит. Мне до весны в Смоленск вернуться надо.

— Долго ждать не надо. Завтра ведь Зимолом — сломи рог зиме. Со всего гнезда нашего люди в святилище собираются, чурам поклониться и весне путь показать. Приезжай, сразу со всеми поговоришь и волю нашу узнаешь.

— Где святилище, далеко?

— Зачем далеко? Возле устья, где село наше. Сам Залом-пращур его и возводил с сыновьями, чтобы богов славить. Да мы тебя проводим завтра.

— Праздник, значит! — Зимобор усмехнулся. — Вот и славно! А то мы в разъездах этих дням счет потеряли!

— Худое время ты для дороги выбрал, князь, — заметил молчавший до того третий брат, Лежень, самый высокий из троих. — В месяц сечен кто же ездит — все дороги узлом завязаны и снегом заметены, ни верхом, ни пешком Попутник ходить не велит.

— Ну... — Зимобор мог бы сказать, что пустился в такую дорогу не по воле, а по необходимости, но признаваться в этом было ни к чему. — Мы мороза не боимся, зато, сколько добрых людей повстречаю!

И он улыбнулся троим суровым сежанам, как будто действительно ехал сквозь снега и метели за сотни верст только ради того, чтобы с ними познакомиться.

И как ни хорошо они знали, что это неправда и нужны ему их соболя и меды, — против воли хотелось верить.

Тем временем кмети уже начали готовить ужин. В нескольких корытах, позаимствованных у хозяек, со двора вносили разрубленную на куски оленью тушу. Кравчий с помощником отрезал по куску и выдавал каждому его долю, а там уж кмети сами пристраивали мясо над огнем, обжаривали на углях или на двух сковородках, возле которых распоряжался опять-таки кравчий.

Зимобор пригласил и троих сежан присоединиться к ним. Тем явно хотелось уйти и устроиться на ночлег у кого-нибудь из местных приятелей или родичей (а такие, несомненно, должны были быть, поскольку все соседские поселения постоянно обмениваются невестами). Как выяснилось, у Леженя и впрямь дочь жила тут замужем, а ее деверь и предупредил Заломы, каких неприятных гостей им вскоре, вероятно, придется принимать.