«Ну, покажи, — невозмутимо согласился невидимый Зимобор. — Так и будешь всю жизнь всем доказывать и сама с собой воевать? Так и проживешь жизнь на войне. Это и есть твое счастье?».

Ответить на этот бессовестный вопрос Избрана не успела — опомнилась. В ужасе, как будто ее могли укусить, она отстранила зеркало и положила его гладкой стороной на стол.

Она видела Зимобора! Она видела брата и даже говорила с ним! Его голос, так хорошо знакомый, звучал у нее в ушах. Прав был этот старый пень! Блюдо — волшебное! Но это открытие не порадовало, а еще больше испугало Избрану. Брат, о котором она старалась не думать, вдруг оказался совсем рядом с ней. Она видела его — так, может быть, и он видел ее? И он теперь знает, как трудно ей приходится? Нет, нет! Избрана затрясла головой и даже зажала уши руками. Ей померещилось. Она слишком устала сегодня, и старик слишком расстроил ее своими глупыми предсказаниями. Белый конь Перуна обещал ей победу, и следует помнить только об этом, а все остальное выкинуть из головы.

Избрана торопливо завернула зеркало в полотно и спрятала на самое дно сундука. У нее было слишком много сложностей и кроме него.

Княгине Избране пришлось изрядно помучиться, принимая решение, идти или не идти самой с войском. Благоразумие говорило за то, чтобы остаться в Смоленске: если она пойдет в поход, то народ неизбежно заговорит о «мече в руке женщины» и о «Марене на ее коне». Но внутреннее чувство подталкивало Избрану к другому решению. Она не хотела признаться даже самой себе, что из дома ее гнал смутный страх. Она боялась и отпустить бояр с войском в поход без присмотра, и остаться в Смоленске без войска.

Смоленск не слишком-то обрадовался известию, что верховный жрец схвачен и по приказу княгини сброшен в поруб. Бояре промолчали — Громан был сам виноват, не вовремя взявшись пророчить поражение в походе. Даже Секач смекнул: если в неудаче понадобится виноватый, лучше пусть это будет жрец. Народ поворчал, покачал головами, почесал в бородах. Но удальцов, готовых возмутиться громко, не нашлось, и все примирились с произошедшим, видя спокойствие княжьего двора и обиженное молчание святилища.

Но недовольство лишь ушло в глубину. Варяги Хедина принесли с торга вести, которые окончательно испортили Избране настроение. Слухи о пророчествах Громана просочились в избы и теперь вовсю ходили среди простолюдинов.

— Люди говорят, что твой брат жив и скоро вернется, — рассказывал Хедин, однажды в полдень поднявшись к ней в горницу. — Гуннар и Вальбранд слышали сегодня утром такой разговор.

— Вот как? — Избрана резким движением руки выслала вон горничную девку и даже няньку, дремавшую за прялкой, хотя они с Хедином говорили по-варяжски и челядь не могла их понимать. — Кто это сказал?

— Говорят на торгу. — Хедин подождал, пока девка растолкает няньку и вместе с нею выйдет, а потом добавил: — Говорят, что он жив, что его видели и что он скоро будет в Смоленске с большим войском.

— Возьми их всех Марена! — едва выговорила княгиня. — Но ведь все это одна болтовня старого глупого... Или... Постой! Это пересказ все того же пророчества или кто-то на самом деле видел его живым?

— Никто не говорит, будто видел его. Ты разве не знаешь, как толпа распространяет слухи? Один говорит другому: «А вот я слышал, говорят...», и люди верят, как будто это самая непреложная истина. Но то, что именно эти слухи охотно поддерживаются, означает, что наши дела... не слишком хороши.

Хедин помолчал. Избрана выжидательно смотрела на него. Убедившись, что она готова слушать, варяг продолжил:

— Это все означает, что твой народ задумался о другом князе. Может, он вовсе и не живой, но люди хотят, чтобы он был жив и мог вернуться. Вот это плохо! Послушай меня сейчас! — быстро добавил он, видя, что княгиня сделала досадливое движение и хочет его перебить. — Он ушел, не успев ни с кем поссориться. В том, кто далеко, никогда не видят недостатков. Он хорош уже потому, что далеко. Теперь все помнят только, как весело было с ним на пирах, какой он удалой охотник и все такое. Ты должна заставить их забыть о нем и думать о тебе. И если боги послали тебе войну, то это даже кстати. Ты выиграешь эту войну, и тогда никто не усомнится, что ты хороший князь.

— Войну еще нужно выиграть, — бросила Избрана.

— Разумеется, — невозмутимо сказал Хедин. — Князь всегда идет на войну, зная, что он ее выиграет. Иначе лучше совсем не ходить. И если ты настоящий князь, то ты не должна сомневаться.

Избрана сердито сжала губы. Смоленск сомневался в ней, потому что она женщина, и чужие сомнения заставляли и ее сомневаться в себе. Она прошлась по горнице от стены к стене, глядя перед собой и не замечая ни узорных восточных ковров из разноцветной валяной шерсти, которыми были покрыты все лавки, ни бронзовых светильников, ни резных ларей и ларцов — всего того, чему она так радовалась прежде. Хедин сидел неподвижно, только поворачивал голову вслед за ней. Наконец Избрана остановилась и повернулась к Хедину. Она очень редко просила у него совета напрямую, но сейчас не могла решиться сама.

— Значит, я должна идти в поход? — спросила она.

— Я думаю, это будет для тебя самым правильным, — одобрил Хедин. — Ты умная женщина. Твоих бояр нельзя оставлять без присмотра.

— А Смоленск можно?

— Раз уж ты не можешь разорваться и тебе некого оставить вместо себя, умнее держать в руках войско. С войском ты всегда возьмешь назад Смоленск, а без войска будешь беззащитна даже в Смоленске.

Отойдя к окну, Избрана посмотрела вниз, но сквозь тонкие светло-серые пластинки слюды разглядела лишь несколько неясных фигур, движущихся через двор. Даже не поймешь, кто это... да не все ли равно? Ей было отчаянно жаль, что она не может разорваться надвое и что ей некого оставить вместо себя. Вокруг нее было множество людей, но она не доверяла никому, кроме Хедина. Но оставить вместо себя Хедина она не может: варягов здесь не любят, и тогда власть немедленно захватит кто-то из бояр. Избрана вздохнула. У нее было тяжелое чувство, что она уперлась лбом в какую-то глухую и холодную стену. В этом углу она совсем одна.