Мужчины чокнулись рюмками, раздался звон, показавшийся Амти оглушительным. Она встала из-за стола и вышла из столовой. Вслед ей спрашивали, куда она, но Амти не отвечала.

Она поднялась по ступенькам и захлопнула дверь в свою комнату. Она злилась, что ее не хотели взять с собой, но отчего-то еще ей было очень обидно от того, что говорил Адрамаут. Наверное, потому что все до последнего слова было правдой. Амти легла на кровать Эли, где подушка все еще сохранила запах ее шампуня. Она лежала неподвижно некоторое время, потом в комнату постучались.

— Входи, Адрамаут, — сказала Эли.

— Это я, — ответил Ашдод. — Сказал, что сам поговорю с тобой. Я вроде как профессионал. Кроме того, я в курсе…контекста.

— Этого-то ты не сказал?

— Нет. Я же все-таки профессионал.

Он сел на кровать Амти, она перевернулась, глядя в потолок.

— Я не знаю, что делать. Все так глупо, — сказала Амти. — Что бы вы делали на моем месте?

— Очень бы удивился, я все-таки привык считать себя мужчиной.

Амти запустила в него подушкой, Ашдод попытался с пьяной ловкостью ее поймать, но завалился на кровать.

— Да, — сказал он. — Хороший бросок.

— Спасибо, — шмыгнула носом Амти и снова отвернулась. Некоторое время они молчали, а потом Ашдод сказал:

— Я бы рассказал кому-нибудь из близких. У меня нет для тебя универсального совета. Тебе нужно довериться кому-то.

— Я доверилась вам.

— Это совсем не то. Во-первых, ты сделала это случайно, во-вторых, я чужой тебе человек. Ты не хочешь позвонить отцу?

Амти помотала головой.

— Я устала и хочу спать, — сказала она. — И вообще я не хочу обсуждать эти проблемы с вами, вы взрослый мужчина. Я вас стесняюсь.

— Я понимаю, Амти. Подумай денек, пока мы будем искать этого вашего маньяка. Потом можем попробовать найти врача. У меня были знакомые Перфекти, которые не откажут в помощи.

Фу, подумала Амти, как стыдно, но сказала:

— Спасибо.

Когда Ашдод ушел, чуть пошатываясь, Амти выключила свет. Сон не шел. Внизу смеялись и пели. Около полуночи все потихоньку начали расходиться спать, Амти слышала шаги. Немудрено, завтра было рано вставать. Утром, Амти знала, ее не будут будить. А вернутся они к вечеру, если не ночью. Услышав пьяный храп Мелькарта, заглушавший даже ее собственный мысли, Амти потянулась к телефону. Ей было страшно одиноко и просто страшно, стыдно, неловко, обидно, что ее не берут с собой взрослые, и она ничем не может помочь Эли. Все будто навалилось сразу, и Амти чувствовала тяжелую, тупую злость. Она вспомнила про пистолет в сумке и подумала, что будет, если выстрелить в кого-нибудь, к примеру в Мелькарта, он ведь так крепко спит, он даже не заметит, как она войдет к нему в комнату.

Отогнав от себя эти дурацкие мысли, Амти принялась набирать номер. Голос у Шацара был вовсе не сонный. Он сказал:

— Амти, — не выразив ни малейшей заинтересованности.

— Здравствуйте, господин Шацар.

Она замолчала, и молчала так долго, что он спросил:

— Ты, я полагаю, хочешь что-то узнать. Если так, то лучше спросить. Коммуникация парадоксальным образом облегчает коммуникацию.

Амти выдавила из себя:

— Мне надо с вами встретиться.

— Зачем?

— Безумно надо.

Он не стал повторять свой вопрос, вместо этого задал другой:

— Когда?

— Прямо сейчас. Я приеду к вам, то есть к себе домой.

— Ночью на улице не так безопасно, как я говорю по телевизору.

И тогда Амти разрыдалась, Шацар молчал. Когда Амти удалось чуть унять рыдания, он сказал:

— Когда будешь выбираться через окно, чтобы не разбудить своих друзей, постарайся не упасть. Не надевай перчатки, пока не слезешь.

Они лежали на своих кроватях в крохотной, душной комнатке. Солнце, весь день палившее вовсю, затихало к закату. Мелам и Шацар отлично сдали экзамены и начавшее разогреваться лето приветствовало их.

Вавилон казался золотым от заката.

Шацар читал «Экономическую и социальную историю Халдеи». Иногда он подчеркивал отдельные слова. Ему нравилось их звучание, и он мысленно повторял их снова и снова, пока они не рассыпались до набора бессмысленных звуков.

Шацару нравилось играть с идеей о том, что так можно деконструировать всю историю человеческой мысли. Он задумался над тем, почему Инкарни не оставляли книг. Впрочем, все Инкарни так или иначе отрицали культуру и цивилизацию. А как можно критиковать культуру на ее языке?

Другого языка у них не было. Само стремление к мысли и порядку взывало к языку, и даже Инкарни не могли отрицать, что здесь они принимали правила противника.

Что толку в том, чтобы рассказывать о том, как ты низвергаешь системы, если для того, чтобы рассказать тебе требуется система языка. Шацару было немного стыдно за его бесконечные дневники, запрятанные в школе. Интересно, их кто-нибудь нашел? Шацар подчеркнул слово «репликация».

Ре-пли-ка-ция.

Повторение пожирает слово.

— Давай поговорим? — сказал Мелам. — Я больше не могу читать! У меня каникулы.

— Господин Танмир возлагает на нас большие надежды, — сказал Шацар. Что правда, то правда. Год назад, на третьем курсе, они попали в группу господина Танмира. Он вел их научную работу и уже посвятил их в наличие некоего великого проекта к которому их, может быть, допустят. Шацар знал, вопрос полугода, не больше. Вскоре, он доберется до того, что могло бы остановить Войну. Нет, самой Войны еще не было, но Шацар знал — дело времени. Он чувствовал, как его братья и сестры играют на нервах людей, готовых к ненависти и мести. Дважды два — четыре. Вопрос социальной гигиены: общество, где чтобы добиться успеха, тебе нужно обладать привилегиями знатного рода обречено на войну. Борьба за ресурсы в их маленьком мире развернулась бы нешуточная и без Инкарни. Им нужно было стать лишь искрой из-за которой все полыхнет. Шацар не знал, что это будет: расстрел какой-нибудь демонстрации помешанным чиновником, террористический акт на праздник, голод, да что угодно.

Но скоро, скоро, Шацар чувствовал это — в воздухе, которым дышал. Дышать стало легче, будто он был во Дворе.

— Но давай мы все равно поговорим. Расскажи что-нибудь!

Мелам перевернулся, глядя на Шацара. Шацар пожал плечами.

— Ладно. Хочешь, расскажу тебе, как когда к нам приезжали чиновники на вопрос о том, какая моя любимая еда, я ответил…

— Что любишь грызть кору! И когда тебя спросили, почему, ты сказал, что больше ешь, то и любишь. Ты рассказывал! Ладно, я расскажу. Я говорил, как мы с двоюродной сестрой…

— Пробрались в кабинет твоего отца и съели его дарственную на землю? Определенно. Хорошо, а как я в первый раз увидел море?

— И сказал, что это лужа и отказался купаться? А как меня выгнали из хора?

— Рассказывал. Как я воровал еду?

— Обсуждали. Мой отец — зануда.

— Вдоль и поперек. Мои биологические родители?

— Мы не пришли к определенному выводу, однако предполагали многое. Почему мне не везет в любви?

— Не хватает лоска и ты — инфантильный. Почему я не способен построить сколько-нибудь здоровое общение с другими людьми?

— Расстройство аутического спектра в детстве и шизоидная психопатия сейчас, — Мелам помолчал, а потом в панике сел на кровати. — Шацар… неужели нам больше не о чем поговорить?!

— Неужели, у нас когда-то правда были темы для разговоров, — откликнулся Шацар.

— Я серьезно! Неужели мы станем менее лучшими друзьями, чем сейчас!

— Семантика слова «менее» предполагает сравнение с чем-то, что больше, — вздохнул Шацар.

— Срочно расскажи мне, что ты читаешь! Я чувствую, как доверительность уходит из нашей дружбы!

— Это фантомные боли, — сказал Шацар. — Ладно. Уговорил. Я читаю монографию об истории Халдеи.

— Никогда не понимал, зачем она нужна, — сказал Мелам. Шацар всегда удивлялся, как ему удавалось сочетать потрясающий талант к биологии, особенно той, что касалась физиологии магии, с полнейшим, глухим невежеством во всем остальном.