Гость взял за спинку стул, сбросил с него газеты на пол и сел, молча и сердито поглядывая на меня, двигая большими челюстями.
Я простился с Карониным и больше не встречал его.
Знакомство с ним - одно из самых значительных впечатлений юности моей, и я рад, что мне было так легко вспомнить его слова, точно я слышал их всего год тому назад.
Удивительно светел был этот человек, один из творцов "священного писания" о русском мужике, искренно веровавший в безграничную силу народа, - силу, способную творить чудеса.
Но у Н.Е.Каронина вера эта была не так фанатична и слепа, как у других писателей-"народников", заражённых славянофильской мистикой и, казалось бы, чуждым для них настроением "кающихся дворян". Впрочем, эта зараза естественна для людей, истерзанных своим одиночеством, людей, которым пришлось жить "между молотом и наковальней" - между полудиким правительством и чудовищно огромной, одичалой деревней.
Каронин веровал зряче:
- Надо всё-таки помнить умный стишок Алексея Толстого, хотя Толстой и барин...
Поднял палец и, несколько смущённо, прочитал "стишок":
Есть - мужик и - мужик,
Если он не пропьёт урожаю,
Я тогда мужика уважаю.
- Мужика надо ещё сделать разумным человеком, который способен понять важность своего назначения в жизни, почувствовать свою связь со всей массой подобных ему, стиснутых ежовой рукавицей государства.
Он многое предвидел, и некоторые мнения его оказались пророческими. После одной горячей беседы на обычную тему "что делать" он сказал угрюмо:
- Эх, замотаются люди на этих поисках места и жизни и нырнут в омут такого эгоизма, что всем чертям будет тошно!
Жил он только литературным заработком, нередко голодал, ему часто приходилось бегать по городу, отыскивая у знакомых рубль взаём.
В один из таких дней я увидал его на балчуге, он продавал старьёвщику кожаный пояс и жилет. Сгорбясь, кашляя, стоял пред каким-то жуликом в очках, сняв пиджак, в одной рубахе, и убедительно говорил:
- Но послушайте, почтенный, - что же я буду делать с семнадцатью копейками?
- А уж этого я не знаю...
- На семнадцать копеек не проживёшь день...
- Живут и дешевле, - равнодушно сказал жулик.
Каронин, подумав, согласился:
- Верно, - живут! Давайте деньги.
Когда я поздоровался с ним, он сказал, надевая пиджак:
- А я вот продал часть своей шкуры. Так-то, барин! Чтобы работать надо есть...
Он часто говорил о людях, которым тяжело на земле, но я не слышал жалоб его на свою полуголодную жизнь, да казалось мне, что он и не замечает, как живёт, весь поглощённый исканием "правды-справедливости". И, как все люди его линии мысли, верил, что эта правда существует там, в деревне, среди "простых" людей.
Мне кажется, он редко употреблял глагол жить, - чаще говорил работать. И редко звучало тогда слово человек, говорили - народ.
- "Мы должны целиком израсходовать себя в пользу народа, этим решаются все вопросы", - прочитал он мне слова из какого-то письма и, барабаня пальцами по листу бумаги, задумчиво добавил:
- Конечно. Ну конечно! А иначе - куда? На что мы?
Встал со стула, оглянулся.
- Пишет это одна хорошая женщина. Из ссылки.
Полузакрыв глаза, глядя на голую стену комнаты, он тихонько рассказал мне историю девушки: она фиктивно вышла замуж за человека совершенно чужого ей, пьяницу, освободилась от семьи и попала в руки негодяя. Долго боролась с ним за свою свободу, измученная ушла в деревню "учить народ", а теперь зябнет в Сибири. Рассказав это, он грустно добавил:
- Жертва. Тяжело ей. Я знаю, - тяжело! Но - другой дороги не было, барин!
В те дни, когда мне особенно плохо жилось, он посоветовал:
- Вы - странная натура. Всё у вас угловато и как-то отвлечённо. Пожалуй, вам и полезно будет пожить в колонии, с толстовцами, они вас несколько обломают...
Его интерес к "босякам" возрастал, раза три я видел Каронина в трущобах "Миллионной" улицы, и мне казалось, что его несколько смущает увлечение, чуждое вере в деревню.
- Резкий народ, - говорил он. - Очень интересные типы есть. Конечно отработанный пар, но всё-таки некоторые - думают... А это уже - кое-что...
Жил он в постоянной тревоге о судьбе народа, в непрерывных заботах о хлебе, и эта напряжённая, нервная жизнь очень помогала болезни разрушать тело, измученное тюрьмой, этапами, ссылкой. Всё лихорадочнее горели его глаза, суше звучал кашель.
Он уехал из Нижнего и вскоре умер.
Кто-то рассказал мне, что в день смерти Каронин грустно сознался:
- Оказывается, умирать гораздо проще, чем жить.
ПРИМЕЧАНИЯ
Впервые напечатано в журнале "Современник", 1911, номер 10, октябрь, под заглавием "Писатель".
Подготавливая собрание сочинений в издании "Книга", М.Горький значительно дополнил воспоминания в заключительной части и вновь их отредактировал.
Воспоминания включались во все собрания сочинений, начиная с 1923 года.
Печатаются по тексту, подготовленному М.Горьким для собрания сочинений в издании "Книга".