Индеец, которого мы прозвали Приседалой за то, что он припадал каждый раз, когда мы стреляли из ружья, оставил нас, а мы, осмотревшись, взяли кой-какие осторожности, зная, что здешним дикарям нельзя класть пальца в рот. Вскоре он воротился с товарищами, и мы выгодно выменяли у них до сотни бобров и выдр; они обещали привезти еще много товару, и шкипер решился простоять тут несколько дней. Приседало и товарищ его Рус остались на судне, прочие воротились на берег, куда отправилась и часть наших. Но весь берег был покрыт непроходимым, вековым лесом, почему мы сели опять в шлюпку и переехали на остров, за которым стояли.

Здесь мы нашли следы индейского стана и много огнищ; а расхаживая по острову, мы вскоре нашли дурные для себя приметы: здесь, очевидно, сожжено было по частям европейское судно: по остаткам видно было, что все железо, гвозди, петли, крючья были отодраны и вынуты. Я, призадумавшись, сел на плиту, которая подо мною покачнулась; желая поправить ее, я увидел под нею кусок аспидной же плиты, с надписью. Вытащив ее, я созвал товарищей и прочитал:

"Дикие заманили сюда 9-го июня 1784 года американский промысловый бриг Бобер, напали и вырезали его ночью, а потом сожгли".

Положение наше было не завидно. Шкипер хотел бы сняться с якоря и уйти, но ветер был противный. Оставалось утешиться тем, что Бобер, вероятно, был вырезан другим племенем, а наши приятели, Приседало и Рус, были на вид простодушны и, казалось, зла не замышляли. Шкипер приказал нам однако же остерегаться, не пускать вдруг более трех гостей на судно и держать ночью строгий караул.

Рус и Приседало ничего не знали о погибшем здесь за несколько лет судне, а выпросились ночевать у нас. Оба старика эти были безоружны и очень сдружились с нами. В ожидании продолжения выгодной мены, им шкипер позволил переночевать на шканцах. Они оба давно уже спали крепким сном, когда я в полночь вышел на вахту и присев беспечно у борта - не могу сказать что задремал, - но забылся, вспоминая прошлое. Вдруг мне платком затянули рот и в то же время руки мои были за спиною, как скованные. Оглянувшись с трудом, я увидел за собою Руса и Приседала. Они связали меня по рукам и по ногам, а платок во рту не давал мне подать голоса. Я был один наверху; матрос, назначенный на часы, сошел вниз, и этою-то оплошностью враги наши воспользовались. Вывесив для знака товарищам своим фонарь за борт, они сами стали на часы у люков. Не прошло десяти минут, как кругом из-за борта, молча, стали показываться дикари, как тени; они приставали к судну и поднимались на него так тихо, что я их только видел, но почти ничего не слышал. Они заняли люки и перешептывались.

Я услышал голос шкипера, который меня звал; я едва мог промычать горлом, и несчастный начальник наш, не слыша ответа и не зная, что делается, стал подыматься по трапу... каждая ступня его отдавалась у меня, как нож в сердце, я знал, что его ждет. Едва показалась непокрытая голова его сверху люка, как раздался по ней глухой удар кистеня, которым можно было свалить быка. Разбойники, не дав убитому упасть, подхватили его под руки и выкинули за борт.

Убив капитана, дикари закрыли и заколотили все люки. В палубе сделалась тревога, но поздно. Уверившись в победе своей, разбойники развязали мне ноги, ослабили веревку на руках, сняли повязку со рта и, подведя к люку, знаками приказывали мне объясниться с пленными товарищами.

Я подал голос - помощник шкипера отозвался и спрашивал, что сталось?

- Капитан убит, - сказал я, - люки заколочены, а я здесь в плену. Думай и будь осторожен!

Помолчав несколько, товарищ мой спросил:

- Волен ли ты в словах своих, можешь ли говорить?

- Меня двое держат, - отвечал я, - и заставляют говорить с тобой, но может быть, они несколько понимают язык наш.

- Так и мы понимаем друг друга, сказал тот: много ль вам лет на шканцах?

- Годов тринадцать будет, - отвечал я, поняв, что он спрашивает, много ли диких.

- С хлопушками, - продолжал он, - или только с игрушками?

- С пяток хлопушек будет, но игрушками также не шути: к рукам пришлись.

Индейцы, видно сметив, что мы говорим лишнее, оттащили меня опять и посадили на ют. Рус был старшина, ему все повиновались; он ждал рассвета и подкрепления. Так прошла ночь. Со светом по резкому свисту Руса, которому отвечали из лесу, индейцы стали прибывать толпами; я насчитал их более сотни. Меня развязали вовсе; я завидовал товарищам своим, которые, сидя внизу, могли бы за один раз поднять и себя и разбойников этих на воздух.

Они собрали несколько концов, спустили их на ял наш, привязали один конец к мачте нашего судна, взяли ял лодками своими на буксир и, передав конец на остров, при входе в бухту, принялись тащить туда судно наше. Они недоглядели, что оно стояло на якоре; но сметив скоро, в чем дело, отыскали топор, отрубили канат и опять принялись на островке за веревку.

В это самое время из шкиперской каюты раздался ружейный залп: я вскочил - крик и вой диких указал мне, куда глядеть; я увидел, что наши подстерегли и перебили их одиннадцать человек, проезжавших мимо на двух лодках. Некоторые из диких бросились было на меня, но Рус, вероятно предвидя, что я им еще нужен, или считая меня невольником своим, погрозил им, и они отошли. Часть диких кинулась на берег, подхватив убитых и раненых; другая была на острове и тащила туда судно наше, но обе шайки были разделены, и первые не смели приблизиться к корме нашего судна, ни пройти мимо его к острову.

Дикари на острову, в злобе своей, стали тянуть бечеву с такою силою, что порвали ее; судно было на ходу к острову и отливом несло его туда же; стоя у штурвала, среди диких, я невольно положил право руля - и судно наше не ударилось на мель, а покатилось влево и вошло в пролив, ведущий в открытое море. Я и сам не знаю, как и почему я это сделал; я не мог надеяться спасти судно; но привычка - великое дело: мы шли прямо на берег, руль был у меня в руках, и я положил его право, чтобы не удариться о берег. Дикари были перепуганы, не совсем понимали то, что я сделал, и сами не знали, что начать. Большая часть их бросилась за борт и поплыла к острову, но до 25-ти человек и с ними Рус остались, хотя судно наше несло течением мимо острова в море. Я был в страхе и надежде, не знал, что будет, и про себя молился. Я хотел было открыть один люк, но толчок кистенем и нож в руках Руса заставили меня отойти.

Между тем судно вышло из пролива и легкий ветер понес его далее от берега. Дикари опомнились: Рус подошел ко мне и, замахнувшись несколько раз ножом, приставил его к груди моей, требуя знаками, чтобы я правил к берегу. Я объяснил ему, что ветер от берега, и что во всяком случае без парусов ничего нельзя сделать. Он понял меня и, требуя указания, какой парус и как отдавать и ставить, тотчас сам с товарищами принялся за работу, продолжая, впрочем, грозить мне по временам ножом.

Таким образом поставили мы грот, фок и бизань; дело шло очень медленно, потому что дикари не умели за него взяться, хотя и старались всеми силами, и Рус видел, что не по моей вине нас отнесло уже на полмили от берегов. Он был в видимом страхе, но надеялся на меня и на страшные угрозы свои. Конечно, они бы давно меня убили, если бы только сумели без меня справиться с судном. Они стали нудить меня все более, а я старался объяснить им направление ветра и действие парусов, доказывая, что не в моей власти перескочить на берег и что надо еще прибавить один парус - а именно, кливер. Они поняли меня, и когда мы развязали его и я им показал кливер-фал, то они все толпою кинулись подымать его с таким усердием, как лучшие матросы.

Мы отошли от берега на целую милю; множество лодок с дикими выехало, но все они в страхе и недоумении держались кучкой на половине этого расстояния. Надобно сказать, что я с отчаяния закурил цигарку, подав другую Русу, который также курил; мне пришло в голову, что дикари в лодках не могли знать, что у нас делается и что постановка стольких парусов должна была их озадачить; пушки наши были заряжены картечью, и в то самое время, когда судно при поднятии кливера покатилось к ветру, а все дикари продолжали с криком надраивать фал его и шкот, одно из орудий, к которому я подскочил от руля, пришлось прямо по направлению лодок: недолго думав, я приложил цигарку к запалу - и сам отскочил назад к штурвалу.