В темной пустыне лежит кроваво-красная тропа - не по ней ли прошли и невидимо идут, теряя плодотворно горячую кровь, лучшие люди мира?
Справа и слева от этой живой полосы огня море странного, темно-малинового цвета, дальше оно - черное и мягкое, точно бархат, где-то далеко на востоке бесшумно вспыхивает молния, точно незримая рука зажигает о сырое небо спичку и не может зажечь.
Калинин обиженно говорит о старце Виталии, смотрителе за работами в Ново-Афонском монастыре,- вспоминается умное, веселое лицо монаха, с жемчужными зубами в шелке черной и серебряной бороды; прищурив красивые женские глаза, он говорит внушительным баском, подчеркивая "о": "Когда мы, теперешние, прибыли сюда - был тут хаос довременный и бе-сово хозяйство: росло всякое ползучее растение, окаянное держидерево за ноги цапало и тому подобное! А ныне - глядите-ко, сколь великую красу и радость сотворили руки человечьи и благолепие какое!"
Он гордо очерчивает крепкой рукою и взглядом широкий круг в воздухе: в этот круг, как в раму, заключена гора, разработанная уступами под фруктовый сад,- земля, точно пух, взбита на ней; под ногами Виталия серебряная полоса водопада и лестница, высеченная в камне,- она ведет в пещеру Симона Канонита. А внизу горят на полуденном солнце золотые главы новой церкви, тают белые корпуса гостиниц и служб, зеркалом лежат рыбные пруды и всюду царственно важные, холеные деревья.
"Братие,- когда захочет человек - дано ему одолеть всяческий хаос!" торжественно говорит Виталий.
- Тут я его и прижал: "Христос наш, говорю, тоже был человек бездомный и надземный; он вашу земную заботливую жизнь отвергал!" - рассказывает Калинин, потряхивая головою, и уши у него тоже трясутся.- "Был он не для низких и не для высоких, а - как все великие справедливцы - ни туда ни сюда! А когда с Юрием да Николою ходил по земле русской, по деревням, то даже и не вмешивался в дела их,- они спорят о человеке, а он - молчит!" Уел я его этим, рассердился Виталий, кричит: "Ах ты, невежа, еретик!"
Под камнем душно, дымно. Костер - точно охапка красных маков, азалий и еще каких-то желтых цветов; он живет своей красивой жизнью, сгорая и согревая, умно и весело смеясь ярким смехом.
С гор, из туч, тихо спускается сырой вечер, земля дышит тяжело и влажно, море густо поет неясную, задумчивую песню.
- Значит - здесь заночуем? - деловито спрашивает Калинин.
- Нет, я пойду.
- Ну что ж! Идем...
- Мне - не по дороге с тобой...
Он, сидя на корточках, вынимал из котомки хлеб и груши, но после моего ответа снова сунул в нее вынутое и захлестнул котомку, сердито спросив:
- Зачем же ты шел?
- Поговорить. Человек ты интересный...
- Конечно - интересный,- таких, как я, не много, брат!
Солнце, похожее на огромную чечевицу, тускло-красное, еще не скрылось, и волны не могут захлестнуть огненного пути к земле. Но скоро оно утонет в облаках, тогда тьма сразу выльется на землю, точно из опрокинутой чаши, и сразу в небе вспыхнут большие ласковые звезды. Земля во тьме станет маленькой, как человечье сердце.
- Прощай!
Я пожимаю небольшую, без мускулов, кисть руки - человек детски ясно смотрит в глаза мне и говорит:
- А я скорей тебя дойду!
- До Гудаута?
- Ну да...
...Вот я и один, в ночи, на милой мне земле, всем одинаково чужой и всему равно близкий, щедро оплодотворяемый жизнью, по мере сил оплодотворяющий ее.
С каждым днем всё более неисчислимы нити, связующие мое сердце с миром, и сердце копит что-то, от чего всё растет в нем чувство любви к жизни.
Поет море ночной гимн; камни, заласканные волнами, глухо гудят в ответ. Неясное - белое носится стаями по черной пустыне; вдали над нею еще не погасла вечерняя заря, а в зените неба уже ярко пылают звезды.
Засыпая, вздрагивают вершины деревьев - на землю сыплются капли дождя. Всхлипывает вода под ногами - звук робкий и сонный.
Иду во тьме и сам себе свечу; мне кажется, что я живой фонарь, в груди моей красным огнем горит сердце, и так жарко хочется, чтобы кто-то боязливый, заплутавшийся в ночи - увидал этот маленький огонь...