Он ласково дружески улыбался и опять взял меня под руку.

- Вы куда же? Вот выход... на парадную...

- Нет, я - через кухню: я там оставил калоши.

- А-а, ну, валяйте, валяйте...

Явилась горничная, и я пошел вместе с нею. А он все стоял в дверях и смотрел вслед.

Этой встречей с Горьким я жил очень долго. В этой встрече не было, ничего необыкновенного. Мне даже и поговорить-то с ним не пришлось как следует - вероятно, от робости, от провинциальной беспомощности, а может быть, потому, что я боялся говорить с ним, потому что чрезмерно идеализировал его. Мой язык прилипал к гортани, и я, потрясенный, лепетал только чепуху. Теперь-то я, конечно, совсем иначе держал бы себя... Черта с два!..

Октябрьская революция и гражданская война оборвали нашу связь. И только уже здесь, в Москве, после "Цемента", я опять крепко связался с ним перепиской, и эта переписка для меня по-прежнему, а может быть, еще глубже и сильнее дает чувствовать всю силу и огромное значение его личности как великого художника и необыкновенного учителя.

1928