— Да, — ответил Донкин. — Но мы с вами знаем также, что пока ни один из пунктов не принес результатов.

Изображение атомной структуры Красной Пластинки, которую разворачивал электронный микроскоп, уже несколько часов подряд не исчезало с экрана. Слева направо по нему быстро двигался хаос беспорядочных пятен, точек, полос. Но оператору — с 20 часов за пультом микроскопа работал голландец Рене ван дер Киркхоф — не было необходимости смотреть на экран: цветное фотоизображение, еще более увеличенное, чем на экране, длинной лентой проходя перед глазами оператора, наматывалось на барабан. Впрочем, и за фотолентой голландец следил уже не столь внимательно, как в начале работы. Профессор был немолод, одышлив, тучен и за полтора часа уже устал. Говоря по правде, он не имел бы ничего против, если б его как можно скорее сменили — за спиной стояло достаточно квалифицированных русских операторов, молодых людей с хорошей реакцией и крепкими нервами. Но он сам изъявил желание сесть за пульт, отработать смену, и, значит, надо было… как это по русской поговорке?.. Назвался груздем… да-да, назвался груздем, сиди за пультом электронного микроскопа…

И именно один из этих молодых людей за спиной профессора заметил то, что ускользнуло было от его собственного внимания.

На цветной фотокопии изображения вдруг трижды промелькнул, как сигнал, один и тот же узор.

Хаос прекратился, теперь атомы Красной Пластинки, похоже, выстраивались в каком-то пока еще неясном, неопределенном, но порядке.

Рене ван дер Киркхоф откинулся в кресле. Джон Саймон прерывисто кашлянул. Мишель Салоп негромко сказал себе под нос что-то неразборчивое по-французски.

Асфальт под колесами был темным, его уже умыли поливальные машины, первыми начинающие день в жарком летнем городе. Теперь, закончив работу, вереницы машин стояли у обочин, водители на тротуарах, собравшись группками, беседовали о чем-то своем; и Кирилл, проносясь по пустынным еще улицам, вдруг подумал, что и у них, пожалуй, основные темы бесед, как и везде — Посылка, Красная Пластинка, бессильны или нет ученые, чего вообще стоит земная наука, и, если ученые разгадают все-таки загадку, как люди будут жить дальше, что изменится на Земле?

Кирилл быстро взглянул на Таню, сидевшую рядом; наверное, ей тоже сейчас в голову пришла та же мысль.

Константин Михайлович Донкин позвонил в пять утра. Кирилл собрался ровно за три минуты. Тане потребовалось на сборы десять минут, случай, надо признаться, исключительный; и сейчас «Жигули» мчались сквозь туманную утреннюю Москву, и стрелка спидометра то и дело заходила за положенные шестьдесят.

Он вдруг снова все очень отчетливо вспомнил: ржаное поле, отлого спускающееся к полосе кустарника, тихую речку с красивым именем Мста, огромный луг на том берегу и высоко поднятый березовый островок. Прекрасным было то утро, может быть, одним из лучших в жизни.

А потом — желтая полоса, стремительно и беззвучно перечертившая небо, ровный круг выжженной травы, неглубокая лунка и ярко-желтый шар на дне ее.

Посылка!

Странно, первой пришедшей тогда мыслью была такая — это же как в плохой фантастике…

Кирилл свернул направо и оказался на длинном и широком проспекте, совершенно пустом в эти минуты, и «Жигули» понеслись с совершенно уж преступной скоростью, даже Таня испуганно съежилась на своем месте. И, вероятно, именно эта сумасшедшая скорость заставила Кирилла вспомнить еще и то, как тогда, после того, как упала с неба Посылка, гнал он машину в ближайший город, чтобы позвонить по междугородному автомату академику Донкину, — кому же еще? — как долго не мог найти нескольких пятнадцатикопеечных монет, и как бессвязно пытался объяснить в жаркой духоте кабины, что произошло.

Константин Михайлович тогда был, напротив, невозмутим — он как будто ждал, что именно в этот момент Кирилл позвонит и скажет, что упал неизвестный космический аппарат.

Константин Михайлович сегодня утром тоже был, как всегда, невозмутим. Первым делом он извинился за столь ранний звонок. Потом коротко, в подробности не вдаваясь, пригласил Кирилла и Таню немедленно приехать в Институт, где все эти дни шла работа с Посылкой. Еще раз извинился и повесил трубку.

И такой разговор мог означать только одно…

Кирилл резко затормозил, еще раз свернул направо, промчался по короткой улице, обсаженной липами-подростками, и затормозил у подъезда кубовидного стеклянно-бетонного здания. Здесь уже стояли несколько машин и в том числе — Кирилл узнал номер — машина Президента Академии наук.

На широких ступенях подъезда приплясывал от нетерпения знакомый журналист из «Комсомольской правды». Одно из двух: он оказался здесь в этот невероятный час или потому, что был наделен каким-то сверхъестественным чутьем, или же просто никогда отсюда не уходил. Журналист, уповая на довольно близкое знакомство, сделал, конечно, умоляющие глаза, но створки стеклянной двери, пропустив Кирилла и Таню, тут же снова захлопнулись.

От незнакомого плотного человека, стоящего за дверями, Кирилл получил необходимые указания: надо было подняться на второй этаж, войти в комнату прямо против лестничной площадки. Танины каблучки гулко и быстро застучали по ступенькам. Кирилл — следом — поднимался большими прыжками. Пролет, еще один. Дверь…

В небольшом зале был полумрак; впереди белел экран, перед которым собрались несколько десятков человек. Казалось, говорили все разом, и причем каждый только сам с собой, слов не было слышно в сплошном гуле. Это похоже на премьеру кинофильма, вдруг подумал Кирилл. Кинофильма, о съемках которого много говорили и которого с нетерпением ждут. И тут же он воочию представил то, что сегодня произойдет уже через несколько, может быть, часов: во всех странах прервутся обычные радио- и телепередачи, с печатных машин пойдут дополнительные тиражи газет, и люди во всем мире, ожидая, затаят дыхание…

Ожидая? Что ожидая?

Готовых рецептов, где хранить радиоактивные отходы? Как прокормить население планеты? Как летать быстрее света? Как сохранять в чистоте атмосферу, почву, воду? Готовых ответов на все вопросы, которые человечество не смогло разрешить самостоятельно… пока не смогло или вообще никогда не смогло бы?

И вот сейчас, еще немного… они будут одними из первых, они раньше всех узнают то, ради чего пересек неимоверные дали космоса этот ярко-желтый шар неизвестных хозяев, живущих неизвестно где.

Все, что происходило дальше, позже Кирилл вспоминал так, как будто он сам был участником какого-то невероятного кинофильма с запутанным, непонятным, не имеющим никакого объяснения сюжетом. Действующими лицами этого фильма были три десятка человек в зале и белый экран. Действующим лицом был председатель экстренной международной научной Комиссии академик Донкин, который невозмутимо и кратко объявил, что принцип зашифровки информации понят, что электронный мозг трансформирует запись в изобразительный и звуковой ряд, и что начало ИХ передачи уже можно смотреть и слушать. Действующим лицом было недоумение, когда академик столь же невозмутимо — предупредил: первые кадры ИХ передачи оказались совершенно неожиданными, их никак нельзя было предвидеть… Действующим лицом была звенящая, напряженная тишина в зале, когда на экране появились яркие, сочные краски изображения.

Кусочек густо-синего неба с неправдоподобно большими пятнами звезд. Таких звезд не бывает…

Силуэты причудливых зданий с узкими щелями светящихся окон.

Булыжная мостовая и справа — желтый навес, под которым на небольшом возвышении стоят круглые столики. Да нет, не круглые, форма их неровна, изломана…

Несколько фигур — под навесом и на мостовой. Фигур человеческих, земных и вместе с тем наделенных теми чертами, каких никогда не увидишь в окружающих тебя людях.

Причудлива, сложена из крупных мазков картина, действительность видоизменена; но так ее увидел однажды большой художник, и вечер этот под синим неземным небом, под звездами-пятнами, остался на холсте навсегда.