- Замотай парню голову.

Еще день пролежал я в надежде, что мне будет лучше. Но лучше не стало, хотя хозяин изо всех сил старался выходить меня. Он достал гусиного сала и смазал обмороженные места.

- Худо тебе, сынок, - участливо говорил старик, - а нам с Мишуткой ни кормить, ни лечить тебя нечем. Мать у него давно померла, - кивнул старик в сторону молчаливо сидевшего Мишки. - И все, что осталось не взятого казаками, спустили мы с ним, чтобы прокормиться.

К вечеру меня увезли в здание школы, где белые устроили лазарет. Он скорее походил на мертвецкую. Раненые и больные лишены были всякой медицинской помощи. Умерших долго не убирали, и они лежали тут же, рядом с живыми.

Когда рассвело, я осмотрелся. Возле меня лежал мертвый казак.

Часов в одиннадцать в лазарет пришли жители. Они вытащили мертвых, а живым сварили похлебку из костей. Если бы не старик и его внук Мишка, не выйти бы мне живым оттуда. Старик два раза приводил местного лекаря. Тот остриг и смазал чем-то голову. Старик выстирал обмундирование умершего казака и помог мне переодеться. Мишка приносил воду и кусочки хлеба. Мне тяжело было жевать, но я ел, чтобы сохранить жизнь. А Мишка, молчаливо смотревший на меня широко открытыми, полными сострадания глазами, торопливо собирал крошки в костлявый кулачок.

Константин Иванович вздохнул и, вынув из кармана платок, вытер глаза.

- Что же было дальше? - нетерпеливо спросил кто-то из темноты.

- Потом я немного окреп и задумал бежать. Просил старика достать лошадь, но он принес мне зипун и сказал:

- Лошадей, сынок, у всех казаки позабирали. Если под силу, уходи пешком. Только идти надо перед рассветом, а то, неровен час, беляки поймают.

До Маныча меня провожал Мишка.

- А тебе не страшно? - спрашиваю его. - Темно, да и казаки близко.

- Чего бояться-то! Батя говорил: "Бойся только своей трусости", коротко ответил он.

У Маныча мы простились. Осторожно ступая, я пошел по оттаявшему, изборожденному трещинами льду на правый берег реки, а Мишка, присев на потемневшую кучу снега, махал серой кубанкой. Постепенно густая дымка предрассветного тумана скрыла левобережье Маныча и моего юного спасителя.

Я благополучно добрался до Ростова и лег в госпиталь.

А когда выздоровел, захотелось повидать старика и Мишку. Пользуясь предоставленным мне отпуском для восстановления сил, я с попутной машиной поехал в освобожденный от белых хутор. Приехал поздно вечером. Забросив на плечи мешок с подарками Мишке и деду, зашагал к хате, где начиналась моя вторая жизнь. Но хаты не нашел. На ее месте чернела закопченная полуразрушенная печь с железной трубой. Соседи сказали, что старик умер от тифа, а Мишка куда-то исчез. К горлу подкатился комок. Не знаю, жив ли этот маленький хлопчик с большим добрым сердцем и грустными черными глазами, закончил свой рассказ комиссар Озолин,

Поезд Реввоенсовета вышел в город Александрию. Сюда выходили главные силы Конармии, сюда же перемещались полештарм и Особая кавалерийская бригада. По плану как раз здесь, в районе Александрии, войскам предстояло привести себя в полную боевую готовность перед выполнением боевой задачи. И мы собрались объехать дивизии, осмотреть их после проведенных оргмероприятий, проверить подготовку к предстоящим боям.

В город приехали вечером 12 мая. Комендант станции, матрос саженного роста, доложил, что в Александрии собралось около трехсот конармейцев.

- Каких конармейцев?! - удивился я, зная, что дивизии от города еще на расстоянии суточного перехода.

- Известно каких, ваших, - ответил комендант и, указывая на вокзал, добавил: - У меня здесь большая группа. Просят допустить к вам.

На вокзале нас окружили люди, вооруженные шашками, а некоторые винтовками и револьверами. Это действительно были конармейцы. Одни из них только что возвращались из госпиталей, других в свое время местные военные власти задержали для тыловой службы. И теперь, узнав, что Конармия движется на новый фронт, все они правдами и неправдами старались вернуться в свои части.

Было здесь и немало отпускников, просрочивших время, и даже тех, кто отлучился из частей самовольно.

Надо иметь в виду, что большинство бойцов Конармии являлись жителями только что освобожденного Дона, Ставрополья, Кубани и Терека. Воевали они с 1914 года, многие не были дома по четыре-пять лет, не знали о судьбе родных. Понятно, что после разгрома белогвардейщины на Северном Кавказе их потянуло домой, к семье. Считая, что война окончилась, они терпеливо ждали демобилизации. Но когда на западе появился новый враг и Конная армия двинулась на новый фронт, к командирам посыпались сотни просьб отпустить на побывку. Некоторых отпускали, другие ушли самовольно "хоть одним глазом взглянуть", что делается дома.

Многие из "самовольщиков" нашли свое хозяйство разоренным, хаты сожженными, а семьи еще не вернувшимися "из беженцев". Оставаться со своим горем одному было тяжело, и бойцы возвращались в свои части, ставшие для них вторым домом, большой дружной семьей. Страх перед суровым наказанием не останавливал.

- Почему нас задерживают?

- Мы к себе хотим, в Конармию, - слышались вокруг возбужденные голоса.

Побеседовав с бойцами и успокоив их, я пообещал:

- Ждите здесь. Сюда прибудут представители дивизий.

Реввоенсовету Республики мы в тот же день послали телеграмму следующего содержания:

"В Реввоенсовет Конармии поступают заявления, что бойцы, возвращающиеся из лазаретов, задерживаются в Ростове, Воронеже и по линии следования комендантами для несения тыловой службы. Ввиду особо острой нужды в старых кавалеристах, Ревсовет ходатайствует о вашем распоряжении возвратить задержанных и впредь не задерживать следующих в свои части бойцов"{19}.

В течение 13 мая Конармия сосредоточивалась в районе Федоровка Верблюжка - Александрия. Здесь части пополнялись боеприпасами, приводили в порядок оружие, обозы, перековывали лошадей. На отдых и подготовку к боевым действиям отводилось двое суток.

Утром 15 мая пришла телеграмма от А. И. Егорова. Командующий фронтом ставил задачу в кратчайший срок сосредоточиться в районе Жаботин Ново-Миргород - Николаевка. В конце, как обычно, предлагалось по пути разгромить петлюровские банды.

В своем приказе Реввоенсовет армии определил срок выхода на указанный рубеж - 20 мая.

Во второй половине дня мы отправились на субботник, инициатором и организатором которого была не знавшая устали Е. Д. Ворошилова. Под ее руководством отряд из 130 человек - весь состав Реввоенсовета, политуправления и полевого штаба армии - совместно с александрийскими железнодорожниками расчищал второй подъездной железнодорожный путь к городу, еще со времени мировой войны заваленный землей и различным хламом.

К вечеру усталые, но довольные вернулись в свой вагон. Здесь нас ожидал С. А. Зотов. Он доложил, что почти все дивизии имели стычки с бандитами в районах Александрии, Знаменки, Елисаветграда. Несколько банд по 150-200 человек разгромлены либо рассеяны. Захваченные живыми бандиты показали, что их отрядам приказано в бой с Конармией не вступать, а отходить, дезорганизуя наши тылы. В дальнейшем вливаться в отряды атамана Куровского.

Стычки с бандитами продолжались и в последующие дни. Сильный бой произошел в районе Чигирина. Разведка 4-й кавдивизии установила, что там действует банда Петра Коцуры численностью до 1500 человек. И хотя это было в стороне от полосы марша Конармии, Реввоенсовет приказал начдиву 4-й уничтожить Коцуру. Через два дня поступило сообщение, что 21-й кавалерийский полк окружил банду в Субботово, около Чигирина. Большинство бандитов было истреблено, несколько десятков рассеялось по лесам. Сам Коцура был убит.

В последние дни мы с К. Е. Ворошиловым стремились побывать в каждом полку, чтобы помочь командирам и комиссарам поднять боеспособность, повысить дисциплину и собранность войск перед предстоящими боями.

Наконец-то была окончательно решена и проблема обмундирования. Пришли вагоны с одеждой, обувью. Теперь специальные комиссии во главе с комиссарами дивизий распределяли все это по полкам.