Ворк встал и пошел за убегающей Чайкой. Вечером Перчик и брат долго ругали Чайку. Перчик и брат говорили, что русский завлекает Чайку, он не заплатит калым, а будет жить, как жил на песке с Ниповой бабой рыбак Васяка.

— Придет осенью пароход, снимет рыбаков, уйдет русский — и все, — кричали они в один голос, стараясь перекричать друг друга.

Чайка, как молодой недопесок, скалила белые зубы и редкими словами разжигала гнев брата и старой Перчик, которая вскоре охрипла и, плюнув по ошибке в лицо сына, забилась в свой угол, а Пиунчи, получив незаслуженный плевок, обрушился на мать.

Как это случилось — Чайка хорошо не помнит. Слишком много случилось за этот солнечный день, больше чем во всей жизни. Но это был самый счастливый день после того дня, когда Ворк и Чайка ходили к старому шайтану, из’еденному зубастыми северными ветрами и зимней непогодой.

Ворк больше не заходил в чум к Пиунчи. Он или сидел в своем зимовье и писал белую книгу, или бродил по мелкому кустарнику и к озерам за Хайбой.

Чайка видела лицо Ворка. Оно с каждым поворотом незакатного солнца делалось желтым и старым. Ворк ходил сгорбившись и часто останавливался на своем пути.

Конечно, Ворк тосковал. Не даром он видел большие города, много людей, а главное, каменные дома, где не бывает дыма и очень много окон… Конечно, он тосковал в маленьком зимовье, где только одно окно, и то без стекол…

Чайка не ошиблась. Ворк тосковал, но не по большим домам с множеством окон, не о далеких городах — человеческих муравейниках, нет, его грызли иные мысли, но где их было разгадать Чайке.

«Русь», как говорили о той неведомой земле, что лежит на юг, запад и восток, была далека, и в тихую тундру редко долетали вести о великой борьбе за Уралом, на Дону, степях Средней Азии и берегах Белого моря. Ворк был всегда там. Но это непонятно было Чайке-юрачке с Хайбинского песка за Полярным кругом.

Сегодня Чайка снова надела зеленый платок, она даже вымыла руки и долго их терла, вместо мыла, круглой галькой.

В тундре догорало лето и солнечная ночь. Вместе с этим летом догорала вольная жизнь Чайки.

Вот упадет снег, будет дорога. Самодины с множеством оленей пойдут от моря в тундру и тогда Чайкин жених, маленький, кривоногий, в белой парке на белых оленях, приедет по невесту в чум Пиунчи, а потом на этих же оленях увезет Чайку навсегда от Енисея в далекие тундры, где чернеют могилы вымерших народов, о которых много ходит страшных рассказов.

И станет Чайка женой самодина, будет она всю жизнь запрягать, распрягать оленей, ставить чум и спать у порога вместе с собаками.

Ворк вышел из зимовья, посмотрел кругом и пошел к озерам, где кричали гуси и, хлопая крыльями, носились стаи нырков.

Чайка пошла за Борком и, когда он повернул за сейду (тундровую сопку) и чумы не стали видны, крикнула: «Ворк»!

Ворк остановился.

— А, это ты Чайка! Как ты меня назвала? — опросил он ее.

— Ворк…

— Ворк? Это по-юрацки?

— По-юрацки… По вашему — медведь.

— Мудрая Чайка, — засмеялся Ворк. — Человек человеку — волк. Но если ты назвала меня медведем, то пусть будет так.

Чайка не знала, что говорить. Она сначала решила, что Ворк обиделся. Но он, смеясь, пошел дальше, значит не рассердился, — решила она и неожиданно, путая слова, заговорила:

— Ворк, ты скучный. Ты все думаешь о больших городах. Ты теперь голову держишь низко, и лицо твое стало желтое, как мертвая трава. Ты ходишь и думаешь, и смотришь в ту сторону, откуда приехал. Почему ты не уйдешь обратно? Скоро зима и пути не будет. Зимой меня не будет. За мной приедет самодин на четверке белых оленей. Он мой жених. Пиунчи давно заусловил меня. Самодин кривоногий. От его парки всегда летит шерсть. У него много оленей…

Чайка замолчала и, ухватившись за рукав Борка, дрожа всем телом, снова заговорила:

— Дикий олень приходит в стадо искать олениху. Жених приходит к чуму невесты найти жену. Выходной песец ищет себе подругу. За мной приедет самодин. Он увезет меня в тундру. Это далеко. Ворк, тебе надо тоже подругу… Пусть приедет самодин. Но есть еще время. Ворк, возьми меня пока в жены!..

Ворк остановился. Он что-то хотел сказать, но Чайка прыгнула и впилась в его губы…

Ворк разогнулся и поднял маленькую Чайку…

Когда склонилось солнце, — это был вечер солнечной ночи, — Ворк и Чайка вернулись на песок.

Ворк оказался дальновидным человеком. Он пришел в чум, принес чаю, лески и бутылку «и» (водка). Брат Чайки обрадовался «и». Он давно не пил ее и теперь говорил:

— Русский савво (хороший)!

Старая Перчик напилась пьяной и просила у русского за Чайку тридцать оленей, много, очень много шяр (табаку) и три бутылки «и».

Брат молчал. Он не хотел перед русским показать непочтение к старой матери. Он говорил про себя:

— Если Перчик просит такой калым за Чайку, пусть будет так. Где русскому достать тридцать оленей! Тридцать оленей очень большой калым, и русский за юрачку никогда его не даст.

— Где же я достану оленей? — спросил Ворк.

Брат радовался. Он перехитрил русского. Тогда он еще раз решил перехитрить русского. Он сказал:

— Оленей можно купить на большие серебряные рубли с царем Николкой. Можно купить сто оленей, но за каждого оленя надо платить пять больших рублей. Сосчитай, сколько надо? — довольно заметил брат. — Тридцать хороших оленей это — сто пятьдесят больших рублей. Если русский друг даст сейчас сто пятьдесят больших рублей, я найду оленей. Хороших оленей!

Ворк коротко сказал:

— Хорошо.

Перчик попросила у него больших рублей, муки, пороху, ниток и большой платок с цветами. Брат опять молчал, он знал, что русские любят короткие слова, но они не любят, когда с них просят потом.

Но Ворк опять сказал:

— Хорошо…

И теперь старая Перчик молчала.

— Друг, — тачал Пиунчи, — мы говорим слова, но у Чайки есть жених самодин. Он в тундре. Что я скажу самодину, когда он опросит: «Где Чайка Нэр?» Я окажу ему: «Русский дал сто пятьдесят больших рублей с Николкой, и я отдал». Самодин мне скажет: «Нэр, ты лживый юрак. Ты обещал мне Чайку. Ты рядил тридцать оленей. Теперь я в убытке. Я отпустил много невест. Ты должен мне дать пятьдесят больших рублей…» Что я скажу самодину? Где, друг, я возьму пятьдесят больших рублей?

Брат ждал, что Ворк рассердится. Уйдет из чума. Но Ворк не рассердился. Он сказал еще раз:

— Хорошо, — и вышел из чума.

Скоро он пришел с звенящим мешком. Он перевернул постель (оленью необделанную шкуру) и высыпал много больших рублей. Сначала он отсчитал сто пятьдесят рублей и заставил считать их Пиунчи. Тот долго считал, потом сказал: «Верно». Тогда Ворк отсчитал двадцать больших рублей и отдал Перчик. Перчик не стала считать. Она цепко захватила их в крючковатые руки и уползла в темный угол чума. Потом Ворк снова отсчитал пятьдесят рублей и дал их Пиунчи, и Пиунчи не стал считать. Он сказал:

— Верно, друг…

Хитрый Ворк вынул бумагу. На ней написал двести двадцать палочек. Приложил сажей рубль, руку Чайки, и велел поставить брату и Перчик по тамге (родовому знаку). Дрожащими руками Перчик поставила три черточки, а Пиунчи нарисовал стрелу с луком.

Пиунчи знал, что теперь Ворк — хозяин Чайки, и документ с его тамгой имеет страшную, вечную силу.

Чайка не верила. Ей казалось, что душа ее плывет по большим волнам и вот-вот у ней захватит дух. Чайка не верила, что русский берет в жены ее, простую бедную юрачку. Давно Чайка мечтала выйти замуж за русского. Но она думала о молодом рыбаке, таком же грязном, как юрак. Но теперь за нее сватается сам Ворк, имеющий так много больших рублей…