Кто-то переступил порог. Мелон вздрогнул и уронил пестик. Перед ним стоял голубоглазый негр и держал в руке что-то блестящее. Мелон снова уставился в горящие глаза, снова почувствовал на себе до жути проницательный взгляд и прочел в глазах негра, что тот знает о его близкой смерти.

— Я их нашел у вас за дверью, — сказал негр.

В глазах у Мелона помутилось от страха, и на миг ему показалось, что в руках у негра разрезной нож доктора Хейдена, но потом он разглядел, что это связка ключей на серебряном кольце.

— Они не мои, — сказал Мелон.

— Здесь были судья Клэйн и его мальчик. Может, это их ключи. — Негр бросил ключи на стол. Потом он поднял пестик и подал его Мелону.

— Очень признателен, — сказал тот. — Я справлюсь насчет ключей.

Парень ушел. Мелон посмотрел, как он беспечно пересекает улицу, и передернулся от ненависти и отвращения.

Он сидел с пестиком в руке — у него еще хватило здравого смысла удивиться тем непривычным чувствам, которые бушевали в его когда-то незлобивой душе. Его раздирали любовь и ненависть, но что он любит и что ненавидит, он понимал весьма смутно. Он впервые осознал, что смерть близка. Но ужас, который его душил, внушала ему не смерть, а та загадочная драма, которая разыгрывалась вокруг, хотя он и сам не знал, что это за драма. Он с ужасом спрашивал себя, что произойдет в те месяцы — и сколько их будет? — каждый из которых ревниво урезает отпущенные ему дни. Он был человеком, который смотрит на часы без стрелок.

Вот он, мерный ритм крысиных шагов.

— Отче, отче, помилуй меня, — вслух произнес Мелон. Но его отец был мертв уже много лет.

Когда зазвонил телефон, Мелон признался жене, что он болен, и попросил заехать за ним в аптеку и отвезти домой на машине. Потом он снова сел, словно для самоутешения поглаживая каменный пестик, и стал ждать.

— Но они существуют.

Судья потер серебряный набалдашник.

— Если бы речь шла о сердце, печенке или даже почках, я бы понял вашу тревогу. Но такая чепуха, как лейкоциты, по-моему, болезнь несерьезная. Да я за свои восемьдесят лет ни разу и не вспомнил, есть ли у меня вообще эти самые лейкоциты. — Судья задумчиво согнул пальцы, потом выпрямил их и внимательно поглядел на Мелона. — Но то, что вы осунулись за последнее время, — это факт. Печенка отлично помогает от малокровия. Вам надо есть жареную телячью или говяжью печенку под луковым соусом. Это вкусно и к тому же прекрасное домашнее средство. А солнце регулирует кровь. Я уверен, что у вас нет ничего серьезного: разумный режим и наше миланское лето отлично справятся с вашей хворобой. — Судья поднял стакан. — Вот самое лучшее укрепляющее средство — улучшает аппетит и успокаивает нервы. Послушайте меня, Д. Т., вы просто переутомлены и запуганы.

— Судья Клэйн!

В комнату вошел Большой Мальчик и покорно встал у порога. Это был племянник Верили — негритянки, которая работала у судьи, высокий, толстый парень лет шестнадцати, страдавший слабоумием. На нем был голубой костюм и остроносые ботинки, которые ему жали, отчего он ковылял, как калека. Из носа у него текло, и, хотя из кармашка его пиджака выглядывал носовой платок, сопли он вытирал тыльной стороной руки.

— Сегодня воскресенье, — сказал он.

Судья полез в карман и дал ему монету.

Большой Мальчик поспешно заковылял к аппарату для газированной воды, крикнув на ходу певучим голосом:

— Очень вам благодарен, судья Клэйн.

Судья печально поглядывал на Мелона, но, как только аптекарь к нему повернулся, он тут же отвел глаза и снова принялся тереть набалдашник.

— С каждым часом всякое живое существо приближается к смерти, но разве мы об этом думаем? Вот мы с вами сидим, попиваем виски и дымим сигарами, а конец с каждым часом все ближе и ближе. Большой Мальчик ест свое эскимо и ни о чем не задумывается. И вот сижу я, старая развалина, смерть уже вступала со мной в схватку, хотя схватка и кончилась вничью. Я ничейная земля на поле битвы со смертью. Вот уж семнадцать лет, как умер мой сын, а я все ее жду. О смерть, где же твоя победа? Ты ведь одержала победу в тот день на рождество, когда сын мой лишил себя жизни.

— Я часто думаю о нем, — сказал Мелон. — И болею за вас душой.

— Но почему, почему он это сделал? Такой красавец, такой талантливый, ему еще не было и двадцати пяти, а он уже кончил университет magna cum laude[1]. Получил диплом юриста, ему сулили большое будущее. Красивая молодая жена, вот-вот родится ребенок… Имел средства, скажу даже больше — был богат; в те времена у меня дела шли отлично. Когда он кончил университет, я ему подарил Серено, за которое годом раньше заплатил сорок тысяч долларов, — около тысячи гектаров прекрасных персиковых садов. Сын богатого человека, баловень судьбы, счастливчик. На пороге блестящей карьеры. Мальчик мог стать президентом — да всем, чем он захотел бы! Зачем ему понадобилось умирать?

Мелон сказал осторожно:

— Может, у него был приступ меланхолии.

— В ту ночь, когда он родился, я видел необыкновенную падучую звезду. Ночь была ясная, и звезда прочертила дугу в январском небе. У мисс Мисси уже восемь часов продолжались схватки, и я ползал по полу у ее кровати — молился и рыдал. Доктор Тэтум схватил меня за шиворот и вытолкал за дверь, приговаривая:

«Убирайся отсюда, старый крикун, — сказал он, — ступай во двор». Я вышел во двор, поднял глаза и увидел, как в небе описывает дугу падучая звезда, и как раз в этот миг и родился мой сын Джонни.

— Это было, конечно, какое-то знамение, — сказал Мелон.

— Потом я пробрался в кухню — было четыре часа утра, — зажарил доктору парочку перепелов к сварил овсянку. Я всегда был мастер жарить перепелов, — Судья помолчал, а потом смущенно добавил: — Д. Т., хотите, расскажу, какая произошла мистика!

Мелон посмотрел в грустные глаза судьи к ничего не ответил.

— В то рождество у нас на обед были перепела вместо обычной индейки. Мой сын Джонни ходил на охоту в предыдущее воскресенье. Эх, как странно складывается жизнь — и в большом и в малом…

Желая утешить судью, Мелон сказал:

— Может, это был несчастный случай. Может, Джонни чистил ружье…

— Он не из ружья. Из моего пистолета.

— Я ведь охотился в Серено в то воскресенье под рождество. Наверно, у него был приступ депрессии.

— Иногда я думаю, что да… — Судья замолчал, боясь, что, если он произнесет еще одно слово, он заплачет. Мелон похлопал его по руке, и судья, овладев собой, продолжал: — Иногда я думаю, что он сделал это мне назло.

— Что вы!: Не может быть. Это была просто депрессия, которой сразу не заметишь, а значит, и предотвратить ничего было нельзя!..

— Может быть, — сказал судья. — Но в тот день мы поссорились.

— Ну и что? В какой семье не бывает ссор!

— Мой сын подверг сомнению непреложную истину.

— Непреложную истину? Какую?

— Да в общем спор вышел из-за ерунды. Речь шла о процессе одного негра, которого я должен был осудить.

— Зря вы себя вините, — сказал Мелон.

— Мы сидели за столом, пили кофе, французский коньяк, курили сигары; дамы были в гостиной, Джонни горячился все больше и больше, а под конец он что-то выкрикнул и кинулся наверх. Несколько минут спустя мы услышали выстрел.

— Он всегда был очень вспыльчивый.

— Нынешняя молодежь со старшими вообще не считается. Мой сын взял да и женился прямо после танцев. Разбудил мать и меня и говорит: «Мы с Мирабеллой поженились!» Сбегали тайком к мировому судье, и все дела. Для его матери это было страшным ударом, хотя потом она и поняла, что нет худа без добра…

— Ваш внук — вылитый отец, — сказал Мелон.

— Да, вылитый отец. Вы когда-нибудь видели таких замечательных, талантливых ребят, как он и Джонни?

— Для вас это — большое утешение.

Судья, прежде чем ответить, пожевал сигару.

— И утешение и вечная тревога: ведь он — все, что у меня есть.

— Он тоже собирается стать юристом и заняться политикой?