В тот же день я видел, как Адам добывает мясо. Было это после полдневной лежки.

Похоже было, что день у Адама спланирован в голове: утро - время завтрака, в полдень - продолжительный отдых, вечером - опять добывание пищи, охота. И в пространстве Адам ориентировался явно сознательно. Мысль о блуждании наугад я решительно отвергаю. Возможно, у него свой район - "плантации" и "охотничьи угодья"; грецкий орех, желуди, корни и травы, охота дают ему достаточно пищи, жильем служат скалы и заросли. Адам явно не новичок в этих местах.

Мы спустились с лугов, миновали несколько ореховых рощ и проходили мимо такой же, ничем от других не отличавшейся, как вдруг Адам остановился, раздвинул ветви и полез в гущину. Это было кстати для нас обоих: шерсть на его спине взмокла от пота, я еле передвигал ноги. Вслед за ним полез в чащу и я. Здесь было прохладно и зелено. Мы уснули. (Вообще я заметил, что Адам много спит. Сказывается ли здесь высота или необходимость быстро восстанавливать силы, но если Адам не в движении, он дремлет или засыпает совсем.)

Я не боялся, что Адам воспользуется моим сном и уйдет. Стоило ему захотеть, он скрылся бы от меня в первой расселине. Но этого не случилось. Почему? Испытывал ли он ко мне своего рода симпатию или не замечал вовсе? Первое для меня было приятнее, хотя я не мог понять, чем внушаю ему доверие. Тем, что беспомощен, безоружен?

Первым проснулся я и, наверное, хрустнул веткой, когда повернулся взглянуть, здесь ли мой спутник. Адам бесшумно приподнялся, повел головой при этом плечи его вместе с головой качнулись вправо и влево, - так же бесшумно встал на ноги, вышел из чащи. Я продрался за ним. Он уже был метрах в двадцати. Шагал он широко, даже руки раскачивались сильнее.

Но вот кусты кончились. Адам пошел медленнее. Я тотчас догнал его. Перед нами была лощина, заросшая травами, - маленький зеленый оазис, затерявшийся в горах. Солнце садилось позади нас, освещало желтые скалы. Зелень и желтизна, запах цветущих трав смешивались, и лощина казалась заполненной свежим прозрачным медом. В устье лощины горбами высились камни. Чем ближе мы подходили к ним, тем осторожнее становились шаги Адама, вкрадчивее движения. Я подумал, что Адам боится чего-то, может быть зверя. Но это было не так: он охотился.

Вдоль лощины тянулась тропа, выбитая копытами. Здесь проходили стада горных козлов. Адам, видимо, знал эту тропу, знал, когда животные спускаются к водопою. Подойдя к лощине, он пригнулся к земле, и его не стало видно среди камней. Я тоже присел за камень.

Тянул слабый, прохладный по-вечернему ветерок. Ни один звук не нарушал тишины. Солнце ушло за горы. Желтые осыпи стали оранжевыми, потом красными, потом бурыми. Но воздух был настолько прозрачный, что предметы даже на большом расстоянии можно было рассмотреть, как сквозь увеличительное стекло. Я видел горловину ущелья, тропинку, камни, в которых залег Адам. А вот когда подошли животные, я не видел. Внезапно среди камней во весь рост встал Адам и метнул мне показалось - глыбой в траву. Тут же он прыгнул в направлении, куда полетел камень, и через секунду я услышал резкий крик животного: горный козел бился в руках Адама.

Вечером мы разговариваем.

- Не обижайся, - говорю я Адаму, - сырое мясо мне не подходит.

- Йа-е... - неопределенно откликается Адам, глядя, как я мешаю варево. К счастью, у меня сохранились таблетки сухого спирта и дюралевый футляр от счетчика, который я использовал вместо кружки.

Адам и сегодня поделился со мной добычей. Теперь его интересует голубое пламечко и весь комплекс движений, которые я совершаю над металлической банкой. Костер я не развел, полагая, что огонь испугает Адама. Спирт дает мало тепла, и приготовление супа затягивается. Адам время от времени дремлет. Мне хочется угостить его варевом, и, чтобы он не заснул, я развлекаю его разговором:

- Соли у нас нет. Но все равно суп получится, бульон... - Время от времени я вынужден отвлекаться от дюралевой миски, плечо у меня распухло, левую руку я поддерживаю здоровой правой; сидим мы под навесом скалы, в нише, выдолбленной ветром или морозом. - Вот если бы ты полечил мне руку, - говорю я Адаму. Плечевой сустав, кажется, вывихнут. Но ты, пожалуй, ничего не сделаешь...

- Уф-ф... - вздыхает Адам.

Мне нравится это "уф-ф..."Адам покладистый малый. Жаль, что большего сказать он не может. Есть ли у него сородичи, где они? Почему он бродит один, где бывает зимой? А ведь Адам немолод: в бороде его седина, на голове и на груди тоже седые волосы...

Но вот суп готов. Адам наблюдает, как я, обжигая пальцы, вынимаю из банки мясо, стужу на листьях бадана.

- Сейчас, - говорю я. - Пусть только остынет. Выкладываю перед ним галеты и шоколад - весь свой аварийный запас.

Вареное мясо Адам не ест. К банке с бульоном не прикасается. Галеты не принимает; днем я пытался угостить его галетами, он и тогда не взял. Может быть, они кажутся ему пыльной галькой? Зато шоколад Адаму по вкусу. Он долго разжевывает кусочки, причмокивает губами.

На рассвете возобновляется кружение по горам. Мы поднимаемся выше, все повторяется: те же луга, те же поиски еды. Мы идем из одной лощины в другую, через луга, ручьи, завалы камней. Я не обращаю на них внимания. Я занят собой и своей болью. Из нижней рубахи я сделал перевязь для руки. Когда несу руку перед собой, становится легче. Впрочем, боль не проходит ни на минуту. Мне нужен отдых. Как это объяснить Адаму? Пробую морщиться и стонать, показываю па руку, но Адам меня не понимает.

Солнце уже высоко, жжет нестерпимо. Адам направляется вниз. Он устал, старый Адам, движения его замедленны, вялы.

Спускаться легче. Я почти наступаю ему на пятки. Вот уже близко заросли. Зачем-то Адам уклоняется в сторону, а я по инерции иду прямо. И все это время оглядываюсь: пойдет он за мной или выберет другой путь? Адам идет следом, но я вполглаза слежу за ним. Вот и кусты. Обхожу один куст, другой, чтобы веткой не зацепить руку, выхожу на поляну и... натыкаюсь на барса. Он шагах в шести от меня. Секунду разглядываю его... Все в нем красиво и совершенно: зрачки, перечеркнутые черной молнией, согнутые, готовые к прыжку лапы, нескончаемо длинная, усыпанная темными кружками спина, и еще дальше - уже в неподдающемся отдалении - белый кончик хвоста... Сейчас зверь взовьется в воздух, опрокинет, сомнет... Эта мысль пригвоздила меня к земле, лишила воли. Только в мозгу кружилось и щелкало одно слово: "конец..."

Чуть заметно барс подтянул заднюю лапу перед прыжком. В тот же миг сильные руки-клешни схватили меня и бросили на траву. Там, где я только что находился, встал Адам. Не вялый, истомленный жарой человек, а яростный зверь: глаза его сузились, на затылке и на спине поднялась шерсть... Если для меня была неожиданной встреча с барсом, для зверя не менее неожиданной была смена лиц. Вместо полумертвого от страха хлюпика, с которым можно разделаться ударом лапы, перед ним встал властелин Гималаев. Зверь взревел. Уклониться от встречи он уже не мог - весь он был как взведенная пружина. Но принимать бой с сильнейшим из всех врагов опасно, и зверь вымерял прыжок, чтобы не ошибиться накрыть человека всей своей тяжестью. Адам пригнулся, почти присел, выдвинув вперед могучие руки. Он следил за каждым мускулом зверя, точно рассчитывая свои движения и его.

Я смотрел на Адама. Я видел его в эти дни по-разному: на лугах он напоминал крестьянина, пропалывающего гряды, на охоте - охотника. Сейчас это был зверь, сильный и беспощадный.

Они прыгнули одновременно. Барс рассчитывал опуститься на человека всеми четырьмя лапами, поджав задние в те доли секунды, когда он будет в прыжке. Но в момент наивысшего взлета, когда тело зверя было распластано в воздухе, Адам оказался точно под брюхом барса и схватил его за задние лапы. И уже не дал ему опуститься на землю. Могучим движением руки он раскрутил зверя над головой и, вложив в последний рывок всю силу, ударил его головой о камень...

Нервное потрясение и болезнь вызвали у меня бред. Ночью я метался в жару, тревожил Адама, утром не мог подняться на ноги. С рассветом Адама начал мучить голод. Несколько раз он порывался идти на розыски пищи, но я звал: "Адам!", и он оставался. Наконец он сел рядом, примирившись с тем, что уйти от меня нельзя. Лицо его было сосредоточено, брови сведены. Забытье приходило ко мне, уходило, а он все сидел неподвижно.