— Вот тебе товарищ, — сказал ему отец, — отведи его к матери.

И управляющий быстрым шагом направился к сторожке, находившейся на границе между парком и лесом.

Флигель, отведенный графом управляющему, был построен за несколько лет до революции крупным подрядчиком, купившим знаменитые владения Кассан, где известный откупщик государственных налогов Бержере, несметно богатый и прославившийся своей роскошью не меньше, чем Бодары, Парисы и Буре,[42] разбил сады, провел речки, построил загородные дома, китайские беседки и потратил уйму денег на прочие разорительные затеи.

Этот флигель, стоявший в большом саду, огороженном стеной, примыкавшей с одной стороны ко двору, где находились службы Прэльского зáмка, некогда выходил на главную деревенскую улицу. Купив имение, отец г-на де Серизи разобрал ограду со стороны сада и заделал калитку, которая вела в деревню, присоединив таким образом флигель к прочим службам. Он снес другую стену и тем самым расширил парк, прибавив к нему все сады, приобретенные в свое время откупщиком, желавшим округлить свои владения. В доме управляющего, выстроенном из тесаного камня, в стиле Людовика XV (а это значит, что все его украшения сводились к оконным наличникам и к прямым, строгим канелюрам, как на колоннадах площади Людовика XV), в первом этаже была прекрасная гостиная, смежная со спальней, и столовая, смежная с биллиардной. Эти симметрично расположенные апартаменты разделялись лестницей, перед которой была небольшая площадка с колоннадой, служившая передней; богато украшенные двери в гостиную и столовую были расположены друг против друга. Кухня помещалась под столовой; на крыльцо вела каменная лестница в десять ступеней.

Перенеся жилые комнаты во второй этаж, г-жа Моро устроила в бывшей спальне свой будуар. Гостиная и будуар, обставленные прекрасными вещами, отобранными из прежней обстановки зáмка, не посрамили бы особняка любой светской львицы. Стены гостиной, так же как и старинная позолоченная мебель, были обтянуты бело-голубым штофом, в прежние времена украшавшим огромную парадную постель с балдахином; тяжелые драпировки и портьеры были подбиты белой тафтой. Картины, вынутые из старых, уже не существующих панно, жардиньерки, отдельные изящные предметы современной обстановки, дорогие лампы и хрустальная граненая люстра производили величественное впечатление. На полу лежал старинный персидский ковер. Будуар, обставленный по современной моде соответственно вкусам г-жи Моро, был обтянут светло-серым шелком с синими шнурами и походил на шатер. Там стоял традиционный турецкий диван с подушками и валиками. Жардиньерки, за которыми ухаживал старший садовник, радовали глаз пирамидами цветов. Столовая и биллиардная были красного дерева. Вокруг дома жена управляющего разбила цветник, который содержался в большом порядке и доходил до самого парка. Купы экзотических деревьев скрывали службы. Заботясь об удобстве своих гостей, жена управляющего устроила на месте прежней, заделанной калитки новую.

Итак, супруги Моро искусно замаскировали зависимое положение, в котором по своей должности они находились; им тем легче было сойти за людей состоятельных, ради собственного удовольствия занявшихся имением друга, что ни граф, ни графиня не стремились их «осадить». Кроме того, разрешение пользоваться всеми благами, полученное от г-на де Серизи, давало им возможность жить в довольстве, а это единственная роскошь, доступная в деревне. Управляющий с женой жили по-королевски, получали в изобилии все молочные припасы, яйца, птицу, дичь, фрукты, корм для домашних животных, цветы, дрова, овощи и покупали только мясо, вино и колониальные товары. Птичница пекла им хлеб. Кроме того, последние годы Моро расплачивался с мясником свиньями со своего скотного двора, разумеется не в ущерб собственному столу. Как-то графиня, не забывшая своей прежней камеристки, подарила ей, вероятно на память о себе, небольшую, вышедшую из моды коляску, которую Моро покрасил заново, и его жена стала в ней разъезжать на паре лошадей, которых брали также и для работ в парке. Кроме этой пары, управляющий держал еще и верховую лошадь. В парке был вспахан и засеян участок, урожая с которого хватало на корм для лошадей. Моро собирал с него девять тысяч пудов превосходного сена, а в приход вносил только три тысячи, пользуясь довольно неопределенным разрешением графа. Полагающуюся ему долю натуральных повинностей он не расходовал, а продавал. Он держал домашнюю птицу, голубей, коров за счет парка; зато навоз с его скотного двора шел на удобрение графского сада. Для каждого жульничества у него было оправдание. Супруге его прислуживала дочь одного из садовников, работавшая и за горничную и за кухарку. Скотница, ведавшая молочной фермой, тоже помогала по хозяйству. Для ухода за лошадьми и для тяжелой работы Моро нанял отставного солдата по имени Брошон.

И в Нервиле, и в Шоври, и в Бомоне, и в Мафлие, и в Прероле, и в Нуэнтеле красивая жена управляющего была принята во многих буржуазных домах, где не знали или делали вид, что не знают, кем она была до замужества. К тому же Моро всем охотно оказывал услуги. Он обращался к своему хозяину за одолжениями, которые кажутся пустяками в Париже, а в деревенской глуши — немаловажны. Одному он исходатайствовал должность мирового судьи в Бомоне, другому — в Лиль-Адане, в тот же год добился отмены увольнения главного лесничего и выхлопотал орден Почетного легиона бомонскому квартирмейстеру. Поэтому ни одна вечеринка не обходилась без супругов Моро. Прэльский кюре и прэльский мэр каждый вечер играли у них в карты. Трудно не прослыть порядочным человеком, когда так ублажаешь соседей.

Жена управляющего, красивая женщина, но жеманница, как и все камеристки, которые, выйдя замуж, стараются подражать своим бывшим хозяйкам, была местной законодательницей мод; она носила очень дорогую обувь и выходила пешком только в хорошую погоду. Муж определил ей на наряды всего пятьсот франков, но в деревне это сумма немалая, особенно если тратить ее с толком; и управительница, свежая, яркая блондинка лет тридцати шести, все еще стройная, хрупкая и миленькая, несмотря на то, что родила трех детей, старалась сойти за молоденькую и разыгрывала из себя принцессу. Г-жа Моро ужасно сердилась, если кто-либо из приезжих, увидя ее в коляске по пути в Бомон, спрашивал: «Кто это?», а местный житель отвечал: «Жена графского управляющего». Ей льстило, когда ее принимали за владелицу зáмка. Ей нравилось покровительствовать крестьянам, подражая знатным барыням. Не раз подтвержденное фактами влияние ее мужа на графа охраняло г-жу Моро от насмешек местных обывателей, а в глазах крестьян она была важной дамой. Эстель (ее звали Эстель) вмешивалась в управление имением не больше, чем жена маклера вмешивается в биржевые дела. Все заботы по хозяйству и по накоплению капитала она тоже доверила мужу. Не сомневаясь в его способностях, она была далека от мысли, что их благоденствию, которое длилось уже семнадцать лет, может прийти конец; однако, узнав о решении графа заново отделать великолепный замок Прэль, она почувствовала в этом угрозу своему приятному житью и убедила мужа сговориться с Леже, чтобы получить возможность переехать в Лиль-Адан. Ей было бы слишком тяжело снова очутиться в зависимом положении, почти что на правах прислуги у своей бывшей хозяйки, которая еще, пожалуй, стала бы смеяться над тем, как она по-барски устроилась во флигеле, стараясь все собезьянничать с настоящих господ.

Причина глубокой неприязни между семьями Реберов и Моро коренилась в обиде, нанесенной г-жой де Ребер г-же Моро в отместку за то, что, вскоре по приезде Реберов, жена управляющего позволила себе колкость по отношению к г-же Ребер, урожденной де Корруа, опасаясь, как бы та не вздумала притязать на первую роль. Г-жа де Ребер напомнила, а может быть и впервые открыла соседям тайну прежней должности г-жи Моро. Слово «горничная» переходило из уст в уста. Завистники, — а они у супругов Моро были, конечно, и в Бомоне, и в Лиль-Адане, и в Мафлие, и в Шампани, и в Нервиле, и в Шоври, и в Байе, и в Муаселе, — столько судачили по этому поводу, что заронили искорку пожара и в семью Моро. В течение четырех лет Реберы, изгнанные очаровательной женой управляющего из ее кружка, столько натерпелись от почитателей супругов Моро, что жизнь стала бы им невыносимой, если бы их не поддерживала мысль о мести.