Евсюков не спеша оделся, сунул в рабочий портфель бритву, прошелся по квартире, проверяя, все ли выключено, и, выскользнув на лестницу, запер дверь.

Серые железные домики гаражей рядком стояли за спортивной площадкой, дальше начинался пустырь. Ветер крепчал и гнал со стороны пустыря мелкий бумажный мусор, раскачивал фонари, с шелестом пригибал к земле и тут же отпускал кустарники. "Не нагнало бы дождя",-- опасливо подумал Фаддей Кузьмич. Он вставил массивный ключ в скважину, распахнул створки ворот и включил в гараже свет.

Белый "жигуль" покойно дремал между стеллажами с запчастями и инструментом. Фаддей Кузьмич подпер распахнутые створки ворот колышками, открыл машину, поставил двигатель на прогрев и стал протирать лобовое стекло. Сунув тряпку в бардачок, он включил печку. Теплый воздух с шорохом двинулся по салону, приятно обдувая ноги. Фаддей Кузьмич откинулся на спинку. Без десяти двенадцать. Поздновато. Двигатель шумел ровно, почти неслышно. Фаддей Кузьмич качнул педаль тормоза, проверяя. Она упруго отозвалась. Можно было бы ехать... Но есть ли во всем этом смысл? Ночью, к черту на рога... Отелло! Дездемона! Смех. Маша после всех слез и волнений с матерью ударится в измену! Конечно, смех. Смех и нервы. А Маша и Боровиков? Тоже смех. Это какую надо иметь дьявольскую сноровку, чтобы из больницы, от больной матери примчаться в город и прыгнуть в постель Боровикова. А утром, когда вернется с дежурства Маргаритка,-- куда? Этажом выше, к мужу? А если кто увидит? Она же не законченная дура.

Вот именно.

Может и к подружке уйти ночевать...

Громыхнул ветер, и правая створка ворот стала медленно надвигаться, съедая темноту. В гараже посветлело. Евсюков вывернул ключ зажигания, но вытаскивать его не поспешил. Створка ткнулась в порожек и плавно поплыла обратно. И в этот момент хлестнул новый порыв ветра, хлестнул резко, напористо, отлетел колышек, и левая створка, словно ее толкнули могучей рукой, стала стремительно закрываться, поймала правую, плывущую ей навстречу, увлекла за собой, и они с гулом припечатали порожек. Из лязгнувшего замка брызнула какая-то финтифлюшка и, царапнув капот, отлетела прочь.

Фаддей Кузьмич не спеша вылез из машины, подошел к воротам и уперся в них рукой. Но они лишь коротко спружинили: массивный, с сиреневым отливом язык глубоко сцепил створки. Евсюков наклонился к замку и увидел на месте привычной ребристой ручки обломок штырька. Он искрился в глубине тесного отверстия. Еще надеясь, что все обойдется, Фаддей Кузьмич нашарил на полу обломившуюся ручку, прижал к штырьку и с силой крутанул. Она провернулась, как болт с сорванной резьбой.

Евсюков выложил на капот бесполезные внутри гаража ключи, чехол с очками, новую авторучку, отступил от ворот и гулко бухнулся в них плечом...

Он бухнулся еще и еще раз, и когда остановился, чтобы отдышаться, услышал, как на улице шумит дождь.

Евсюков прикрыл глаза. Серьезный замочек. Щеглов так и сказал тогда: "Серьезный замочек. Вам, Фаддей Кузьмич, как старому приятелю..."

Дождь шумел сильнее и сильнее. И Фаддею Кузьмичу почему-то вдруг вспомнились тапочки, которые он оставил в траве возле дома.

1985 г.