Она сменила ногу и боль утихла. Отдохнув чуть-чуть, она снова ступила на раненую ногу. На этот раз боль была поменьше. Или она пре терпелась к ней, это уже для Чумы было неважно.

Ну вот, можно и оглядеться. Темно, как в подвале. Да это и есть подвал. Прямо у потолка одно маленькое окошечко, из которого солнечный лучик освещает коротенькое пространство. Но нам и этого хватит.

Дверь. Тяжелая, запертая снаружи. Ломом не возьмешь, да и где его взять-то — лом? Ладно, ковыляем дальше. Стены бетонные, не подкопаешься, даже если здесь повсюду лопаты валяться будут. Так. Что будешь делать, Чума?

Она не сразу сообразила, что на ноге у нее — повязка, причем сделанная профессионально. Благодетель, мать твою… Он еще и медсестра, да? Перевязал, сука. Это, чтоб подольше мучилась?

Как же я лопухнулась с этим пистолетом? Дешевка… Отдала оружие просто так, за здорово живешь. Хотя добывала его, можно сказать, в бою. Все три ствола, которые были в их компании, добывались с ее самым непосредственным участием. Последний, который этот хмырь отнял, Чума опять отобрала у охранника при ограблении второго Сбербанка. До чего же легко, черт возьми, они расстаются со своим оружием, эти грозные дяди в камуфляжной форме. Стоит им только другой ствол под нос сунуть, как они готовы разоружиться хоть до трусов. Тоже мне мужики.

Ладно.

Ну что ж. Выхода нет. Зато есть окошечко. Он даже мысли не допускает, что кто-то может в такую дырочку протиснуться. Напрасно. Он имеет дело с Чумой. А Чума протиснется там, где любая мышь отступится. Еще ничего не кончено. Все только начинается.

Вперед, Чума!

Все пропало, думала Таня, все пропало, все пропало, все пропало…

По среди комнаты, огромной, как настоящая зала, стоял самый обыкновенный деревянный столб. Именно своей обыкновенностью они наводил ужас. Недалеко от столба стоял стол, похожий на медицинский, и инструменты, которые были на нем разложены, тоже походили на медицинские, на те, которые Таня видела у зубного врача.

Здесь же стояло кресло, очень странное кресло: с дырой прямо посредине и ремнями на подлокотниках. И еще какие-то снаряды, назначение которых до Тани доходило с трудом. Знала она только одно: все это было очень страшно.

— Нравится? — спросил ее этот человек.

Она в ужасе смотрела на него.

— Нет? — переспросил он и засмеялся низким хрипловатым смехом. — А мне нравится. Садись.

И он жестом предложил ей сесть в кресло с дырой посредине.

Таня в замешательстве посмотрела сначала на него, потом на кресло, потом — снова на него.

— Ну?! — сказал он, и в его голосе чувствовалась столько силы и власти, что Таня растерянно кивнула, прошла к креслу и села в него, невольно устраиваясь в нем поудобнее. Но сесть удобнее не получалось никак. Хлынов с удовольствием наблюдал за всеми ее телодвижениями.

— Хорошее кресло, правда? — спросил он Таню. — Удобное. Согласна?

Было в его голосе нечто такое, из-за чего Таня сочла за лучшее не спорить.

— Да, — сказала она.

— Послушная? — улыбнулся он. — Это хорошо. Дольше жить будешь. И плохо.

Таня молчала.

— Знаешь, почему плохо? — поинтересовался он.

— Нет.

— Очень просто, — ответил он. — Жить-то ты будешь, — он наклонился к самому ее лицу, и Таня почувствовала, как волосы его касаются ее лба. — Но ты будешь и жить, и страдать. Тебе будет ужасно больно. Ужасно.

Таня закрыла глаза и почувствовала, как слезы сами собой катятся из-под прикрытых век.

— Не плачь, — услышала она его голос. — Страдания очищают душу. Телу будет больно, зато потом душа твоя воспарит так, что ты захочешь сказать мне спасибо. Но сказать ты уже ничего не сможешь.

— Отпустите меня, пожалуйста, — попросила Таня. — Ну, что я вам сделала? Ну, пожалуйста.

Он засмеялся.

— Вопрос не в том, что ты мне сделала, девочка, — сказал он. — Вопрос в том, что ты мне НЕ сделала.

И. Крутов

— Отпустите меня, — повторила Таня с тоской. — Я все сделаю, все, только отпустите. Не убивайте меня, пожалуйста, прошу вас.

— Не убивать? — удивился он. — Да тебя никто и не будет убивать. Ты сама, понимаешь, сама, будешь призывать смерть, ты сама будешь мечтать о смерти, и в итоге

ты сама умрешь. Но для этого тебе придется очень постараться.

Таня молчала, потрясенная услышанным. Сознание отказывалось верить в то, что говорил этот человек. Да и человек ли он? Способен ли нормальный человек на то, чем грозит ей этот… как же назвать-то его? Это существо.

Она подняла залитые слезами глаза на Хлынова и снова попросила:

— Отпустите меня, пожалуйста.

Хлынов подошел к столу и взял с него

инструмент, очень похожий на самые обыкновенные плоскогубцы. Посмотрел на Таню и спросил ее:

— Знаешь, что это такое?

Она покачала головой.

— Что?

— И не догадываешься? — удивился он. — А на что похоже?

— Пожалуйста, — сказала Таня. — Не надо.

— Что — не надо? — серьезно смотрел он на нее. — Я еще ничего и не начинал. Что — не надо?

— Не мучайте меня. Прошу вас.

— Странная девушка, — покачал он головой. — Ты еще не знаешь, дорогая, ты еще себе даже не представляешь, что такое настоящие мучения. Но скоро узнаешь. Совсем скоро. Осталось немного потерпеть.

Ему было в высшей степени приятно наблюдать за этой девчонкой, видеть, как в

ее глазах появляется страх, как заполняют эти глаза слезы, как нарастает в них страх, превращаясь постепенно в самый настоящий животный ужас.

Он подошел к ней, взял ее за ворот блузки и одним рывком обнажил Тане грудь. Девочка вскрикнула.

— Кричи, кричи, — подбодрил он ее с улыбкой. — Сильней кричи, это лучше, чем если бы ты молчала.

Таня не могла оторвать от него глаз, наполненных ужасом.

Хлынов чуть наклонился и взял в ладони ее небольшую грудь. Не отрывая от нее своего внимательного взгляда, он сжал пленнице грудь, сначала потихоньку, но потом все сильнее и сильнее. Таня молчала, испуганно глядя на своего мучителя.

— Ну? — сказал он. — Что же ты не кричишь?

И сжал ладонь изо всех сил. Таня вскрикнула и застонала.

— Хорошо, — отметил он. — А теперь приступим к делу посерьезнее.

Он взял инструмент, похожий на плоскогубцы, поудобнее захватил между железными захватами розовый сосок Таниной груди.

Таня поняла, что страх, который обуревал ею до этого, — ничто. Потому что сейчас она почувствовала такой ужас, который словами передать невозможно.

— Я откушу этот сосок, — сообщил ей Хлынов, и Таня почувствовала, как кровь

леденеет в жилах. — И дам его тебе. И ты его проглотишь. Поняла?

— Пожалуйста… — пролепетала Таня.

— А если ты его не проглотишь, — добавил Хлынов. — Я откушу тебе второй сосок. Всю грудь, по кусочкам, отщипну, если не проглотишь. Поняла?

Таня молчала, ей казалось, что все это неправда, что сейчас все прекратится, что-то вот-вот произойдет, и она проснется. Но она не просыпалась, и этот кошмар продолжался вопреки всем ее мольбам.

И когда он сдавил свои страшные плоскогубцы и невыносимая боль пронзила ее, и когда она закричала истошно от этой всепоглощающей боли, — даже тогда она не проснулась, а, наоборот, потеряла сознание. Голова ее дернулась и поникла.

Хлынов поднял ей голову, оттянул веки, внимательно посмотрел — глаза Тани закатились, и обморок был самый настоящий.

Он отступил от нее на шаг и с сожалением произнес:

— А, черт!

Взял со стола пузырек с нашатырным спиртом, привычным жестом откупорил его и поводил под носом у своей пленницы. Таня очнулась тут же, открыла глаза, встретилась с его взглядом и вскрикнула.

— Нет!

— Да, — сказал он ей. — От меня не так-то легко избавиться.

И тут Таня, вопреки всем его ожиданиям, снова потеряла сознание.

— Что такое? — пробормотал он.

После нашатырного спирта сознание не теряют. Но эта девочка, видимо, была слишком нежной. Он почувствовал, как ЭТО растет, ширится и откликается в кончиках пальцев легким покалыванием. Да, с этой девочкой будет приятно, весьма приятно проводить время, но для этого ее нужно соответствующе подготовить. Она станет жемчужиной в его коллекции, да это так и будет, черт его побери!