Хочу прибавить, что биография Цивина является "ключевым" вопросом по отношению к проблеме германских денег для с.-р. Во всех документах, которые до сих пор были опубликованы, фигурирует Цивин и только один Цивин (есть еще краткое упоминание о Левенштейне, но уже как о помощнике Цивина, не самостоятельно). В то время как о большевиках имеется очень много материала и открытого и полузаконспирированного, который надо расшифровывать, об с.-р. нет до сих пор ни одного другого документа, кроме Цивина. Если бы удалось убедительно показать, что Цивин был прежде всего авантюрист и вовсе не вождь русской революции или вождь партии с.-р., те многочисленные материалы, которые о нем опубликованы, в особенности с опереточной поездкой его в Осло вместе с Левенштейном, то миф о Цивине был бы окончательно разбит, а факт расследования, произведенного Натансоном в момент, когда у него появились подозрения относительно Цивина, являлся бы моральной реабилитацией и Натансона и, я думаю, Чернова.
Вот почему я с таким нетерпением жду и Вашего письма с передачей ответа Вашей сестры, и Вашего свидания с Левенштейном, если последний еще жив и если Вы теперь решитесь на поездку в Израиль.
С сердечным приветом.
Ваш,
10. Б. И. Николаевский -- М. Н. Павловскому
3 февраля 1959 г.
Дорогой Михаил Наумович,
Я все откладывал свое письмо к Вам, о котором сообщал Вам через М. В. [Вишняк], для того, чтобы дождаться того фотостата, о котором Вы писали, в расчете, что в подобной телеграмме могут оказаться некоторые мелочи, помогающие уяснению истинной роли Левенштейна и Цивина. Но по каким-то техническим соображениям этого фотостата я до сих пор не мог получить, ибо в самом Нью Йорке архивов нет, и все надо выписывать из Вашингтона или из Бонна. Так как мой корреспондент оказался не совсем надежным, то я попытаюсь получить нужный фотостат другим путем, через одного хорошего знакомого в Оксфорде.
Не желая истытывать Ваше терпение слишком сильно, я хочу совершенно независимо от того фотостата, о котором идет речь, высказать Вам свои соображения об абсолютной необходимости повидаться с Левенштейном и обязательно лично, а не через посредников или по почте. О Левенштейне я знаю, вероятно, больше, чем кто-либо другой, по той простой причине, что я совершенно случайно натолкнулся здесь на старого знакомого, родом из Либавы, который в Либаве, будучи еще молодым человеком, учеником реального училища, был в дружбе с Левенштейном, который тоже либавец и учился там же. По словам моего знакомого, Левенштейн в отличие от других реалистов-учеников не интересовался политикой, а всецело ушел в музыку и пение. У него был хороший голос, и он поехал в Милан учиться пению, чтобы сделать карьеру певца. В Милане он встретился и подружился с Цивиным. Со слов гольдштейна (Давида Рафаиловича), у которого в доме бывали и Цивин и Левенштейн, последний не принадлежал ни к какой политической группе, и его знакомство с Цивиным было просто на личной почве. Но Д. Р. рассказал мне, что в 20-х гг. он встретился с Левенштейном, ничего не зная ни о каких бумагах, ни о каких немецких деньгах, и только из беседы с ним только впервые узнал, что Левенштейн ездил в начале 1917 года в Осло. При этом он рассказал Д. Р. такую деталь. При въезде в Норвегию он был остановлен германской пограничной полицией и арестован как русский гражданин. Но когда он офицеру пограничной стражи указал на имя Цивина и просил передать по начальству, что тот его знает, то он через короткое время был пропущен, притом в чрезвычайно вежливой и услужливой форме. Левенштейну, по словам Д. Р., очень импонировало, что Цивин, о котором они оба знали, что его уже нет на свете, имел такое влияние в немецких военных кругах.
Я привожу все эти детали для подтверждения моего основного тезиса: и Цивин, и Левенштейн -- оба были чистыми авантюристами, никакого отношения к какой-либо партии не имевшими, никакой политической или пропагандистской работы не делавшими, никакой политической литературы не издававшими, никакой связи с Россией не имевшими и не имевшими никаких политических связей ни с Черновым, ни Натансоном, ни с кем бы то ни было из вождей партии с.-р.
Начнем с Цивина. Прочтите его докладные записки, которые он отправлял немецким властям. Зная все, что тогда делалось за границей в эмигрантских кругах, можно видет, какими белыми нитками все эти отчеты сшиты и откуда Цивин берет свою информацию. Все, что он мог найти в заграничной эмигрантской печати в Женеве, -- а в Женеве все концентрировалось, -- он бросал в одну корзину и объявлял это информацией тайной эсеровской организации. Он ухитрился даже известную меньшевистскую газету в Самаре ("голос", "Наш голос", "голос труда" -- названия менялись из-за цензуры) объявить органом эсеров. Точно так же происходившие забастовки он объявлял забастовками, устроенными партией с.-р., хотя в Петербурге единственная группа, которая могла это делать, была Рабочая группа при Военно-промышленном комитете, в которой не было ни одного с.-р. и т. п.
Препарируя, иногда довольно искусно, иногда грубовато, свои отчеты о России, он неизменно придавал этому как бы характер отчета о той работе, в которой он якобы сам принимал большое участие, и под это получал деньги. Наиболее грубой подделкой является та смехотворная история, которую теперь нельзя читать без улыбки, как он уговорил германское правительство и трех императорских послов, которые по этому поводу вели между собой длительную "крайне секретную" переписку; была сочиненная Цивиным басня о том, что в конце декабря 1916 и в начале 1917 г. в Осло должен произойти большой революционный съезд партии с.-р., в котором главную роль будет играть Чернов. И с каким тщанием германский посол в Осло разыскивал типографию с русским шрифтом, чтобы там печатать какие-то чрезвычайно важные документы или прокламации.
Люди, привыкшие считать немцев чрезвычайно деловыми и дотошными людьми, вряд ли поверят, что германские военные и гражданские власти могли проявлять такую совершенно детскую доверчивость и наивность с людьми, именовавшими себя русскими революционерами. Так думал и я сам. Когда, года три тому назад, ко мне пришел один вашингтонский профессор, занимавшийся разбором немецких архивов и показал мне микрофильм с отчетом гр. Ромберга в Берне о своем свидании с "Вейсом", прочитал мне то место, где он говорит о "Вейсе" как о "фюрер дер руссишен социаль-революционерен партай"*, -- я был действительно поражен. Если немцы в Берне, где у них были все возможности информации о русской эмиграции, называют человека вождем русских с.-р., то не может же этот "Вейс" быть просто авантюристом или самозванцем. Ведь немцев же на удочку не так легко поймать! И когда мой собеседник, указывая именно на эту характеристику, заявлял: ведь это могут быть только два человека -- либо Натансон, либо Чернов -- никакого меньшего человека немцы не примут как "вождя" русских с.-р., мне стоило большого труда с ним спорить. И только через несколько месяцев, когда они добрались до дальнейших документов и там узнали, что речь идет о некоем Цивине, то и ему и мне стало ясно, что о проницательности и осторожности немецких властей в то время у нас было слишком высокое мнение.
Как мы знаем теперь, они о Цивине не производили никаких расследований, а просто поверили австрийскому атташе, который и сам был обманут ловким и красноречивым Цивиным.
Я не хочу приводить Вам здесь весь список тех несуразностей и всего того жульничества, к которым Цивин прибегал для того, чтобы поднять свои акции в глазах немцев, которым он явно очень импонировал как человек. Даже история о съезде в Осло, о которой они сами могли убедиться, что это была чистая фантазия Цивина, их не разочаровала.
Теперь о Левенштейне. Левенштейн был вовлечен в "работу" позже. Но он явно усвоил себе тот самый метод выманивания денег у немцев, ничего не давая взамен, к которому прибегал его "учитель". Возьмите те телеграммы, которые приведены под No 79 и др., каких курьеров Левенштейн мог посылать 3 или 10 ноября в Петербург для установления [связи] с партией с.-р.! С какой партией с.-р.? С левыми? Черновым? Брешковской? И какого черта с.-р., получившим уже победу на выборах в Учредительное собрание, но потерявшим власть в стране, нужны были связи с заграницей, да еще с таким великим деятелем как Левенштейн? Явно, что те 5.000 марок, которые он получил под поездку курьеров, были блефом и только блефом. Совершенно таким же блефом была и