Спайк рассмеялся и поднял кружку пива «Бэнкс»:

— Твое здоровье, Боб, — ухмыльнулся он, прищуривая глубоко посаженные глаза так, что они превратились в узенькую щелку, похожую на рот, — пусть твои проблемы будут во-от такими маленькими!

Боб подмигнул и отглотнул из своей кружки. Он улыбался своим дружкам, сидевшим вокруг стола. Они все ему нравились, даже Спайк был не так уж плох. Если он не хочет продвигаться, то это его дело. Похоже, Спайку подойдет всю жизнь проторчать в Шотландии; никаких устремлений, кроме того, чтобы тратить свою большую зарплату на выпивку и таких же убогих лошадей. Он чувствовал, как между ними росла стена, начиная с того момента, как Боб переехал в Форд Хаузез, и, возможно, причина была не только в расстоянии, которое их разделяло. Он вспомнил, как Спайк сказал ему: «Зачем такому парню, как я, заводить себе чертов дом, когда Совет мне и так жилье задешево сдает. От жизни нужно получать только радость!»

И вот как Спайк понимал свою радость — хлестать «Бэнкс» без удержу. По субботам ходил в банк Молинье, а потом к букмекерам. И так он и жил, ничего не меняя. Боб же гордился тем, что хоть и был рабочим человеком, но рабочим квалифицированным. Он хотел дать своей семье все самое лучшее.

Его семья. Вот и первенец на подходе. Эта мысль согревала его, как и рюмка рома, которую он выпил вслед за пивом.

— Еще по одной, Боб? — подначивает его Спайк.

— Не знаю уж. Сегодня пойду в больницу. Сказали, что можно ждать в любой момент.

— Глу-упости! Первенцы не торопятся, любой тебе подтвердит! — прокричал Спайк, а Тони и Клем застучали в знак одобрения пустыми кружками по столу.

Но Боб все-таки встал из-за стола и вышел из бара. Он знал, что его будут обсуждать, и знал, что о нем скажут, — что он превратился в слабака, что не хотел выпить с ребятами как следует, но ему было наплевать. Ему хотелось увидеться с Мэри.

На улице шел дождь — тоскливая, мелкая морось. Еще было довольно рано, но уже по-зимнему темно, и Боб поднял воротник плаща, спасаясь от пронзительного ветра. Он заметил подходящий автобус Мидланд Рэд, автобус проехал совсем близко, но не остановился, несмотря на его вытянутую руку. В автобусе почти никого не было, Боб стоял на остановке, а он все равно проехал мимо. Эта идиотская несправедливость поразила и одновременно разозлила Боба.

— Сука Мидланд Рэд! — прокричал он вслед удаляющимся, будто дразнившим его, огням задних фар. Тяжело ступая, Боб поплелся пешком.

Еще на подходе к больнице ему почудилось, Что что-то не так. Это было как вспышка, мимолетное чувство, будто случилось что-то нехорошее. «Наверное, так кажется каждому будущему отцу», — подумалось Бобу. Но он вдруг снова ощутил явное беспокойство.

Что — то было не так. Но что? На дворе двадцатый век. В наши дни ничего плохого не случается. К тому же мы ведь в Британии.

Дух его перехватило, когда Боб увидел, как жена, лежащая в постели, рыдала, несмотря на сильные обезболивающие. Она выглядела ужасно.

— Боб… — простонала она.

— Что случилось… Мэри… ты родила… с ребенком все в порядке… где он?

— У вас родилась девочка, здоровая малышка, — произнесла сестра без энтузиазма и не очень убедительно.

— Мне ее не показывают, Боб, мне не дают подержать мою малышку, — жалобно прорыдала Мэри.

—В чем дело? — вскрикнул Боб.

Перед ним появилась вторая медсестра с вытянутым, измученным лицом. Она была похожа на человека, который только что встретился с чем-то одновременно ужасным и непонятным. Ее профессионализм выглядел фальшиво, как новый фрак, надетый на бездомного бродягу.

— С ребенком не совсем все в порядке… — медленно проговорила она.

Замок она еще не сменила; знает, что ее ждет, если только осмелится. Я оставил себе свой ключ, после того как съехал из этой дыры. Ей я сказал, что мне нужна своя берлога. И так для всех будет лучше. Но я оставил себе ключи, чтобы навещать пацаненка; ежу понятно, что я его не забуду. Она слышит, как ключ поворачивается в замке, и смотрит на меня так странно, когда я вхожу. Малыш здесь, вот он выбегает из-за ее спины.

Она все — таки курит прямо при нем. Сорок штук в день, сука, смолит. Сучья привычка. Сносная для парня, но унизительная для девчонки, особенно для молодой. Я свою мамашку не имею в виду. Ей и так мало радости в жизни достается, пусть себе смолит. Но для молодой бабы это блядская привычка. Надо же, к тому же, и о здоровье думать. Я все это высказал ей, когда был тут в последний раз. И предупредил по поводу курения прямо при пацане. «О здоровье подумай, сука», -я ей сказал. Не могу даже думать об этом.

— Ему нужны новые ботинки, Дейв, — говорит она.

— Надо? Куплю, — говорю я. Бабок я ей больше не дам. А то купит самые дешевые, а остальное на курево потратит, сучка. Я не такой дурак.

Пацан глядит на меня.

— Ну как мой малыш, а?

— Нормально, — отвечает он.

— Нормально, — продолжаю я, — что это за нормально? А как насчет поцеловать своего папашку, а?

Он подходит и чмокает меня своим мокрым ртом.

Хороший малыш, — говорю я и треплю его по голове. Надо прекращать эти поцелуйчики вообще-то, он уже слишком большой для этого. А то еще вырастет слабаком от этих телячьих нежностей или, еще хуже, станет одним из этих педрил, которые тут кругом болтаются. Это же просто противоестественно. Я поворачиваюсь к ней: 

— Слышь, а этот педик все еще тусуется у школы, а?

— Не-а, больше о нем ничего не слышала.

— Если услышишь, то сразу дай мне знать. Никаких извращенцев близко к моему малышу не подпущу, правда, сынок? Помнишь, что надо сделать, если кто к тебе приставать будет в школе?

— По яйцам врезать! — отвечает он. Я смеюсь и боксирую с ним в шутку. Рука у него тяжелая для такого малыша; в папашу пойдет, если Сучка его правильно воспитает и все такое.

Смотрю на Сучку. Выглядит сегодня просто супер; намазалась и все такое.

— Встречаешься с кем-нибудь, старушка? — спрашиваю.

— В данный момент нет, — отвечает она, надменно так.

— Снимай тогда свои сучьи трусики.

— Дейв! Не разговаривай так при ребенке, — говорит она и указывает на пацаненка.

— Да, верно, слушай, парень, вот тебе бабки, пойди купи себе конфет. А вот ключи от тачки, вот этим дверь открывают, ясно? Сейчас я выйду — поговорить надо с мамой, типа, взрослый разговор.

Пацан линяет с бабками, и тут она начинает мне зудить.

— Не хочется, — говорит она мне.

— Мне наплевать, чего тебе хочется, блин, — говорю я ей. Совсем уважения нет, вечная проблема Сучки, что-то вроде недостатка в характере. Она делает мне лицо, но свое дело знает, и вот уже стягивает одежку и бежит в спальню. Я заваливаюсь с ней на постель и начинаю целовать ее, залезая языком в эту отвратную пепельницу. Раздвигаю ей ноги — войти в нее не составляет труда, у грязной сучки между ног просто влажная губка — и начинаю трахать. Я просто хочу поскорей кончить и свалить — обратно в чертову машину. Но беда в том, что, когда я ей вставляю, мне никак не кончить… и вот — та же самая история, надо было раньше думать. Она уже с ума сходит; ведь говорила, что не хочется, сучка; она уже в экстазе совсем, а мне, бля, не кончить.

НЕНАВИЖУ ПИЗДУ, ГРЯЗНУЮ СУКУ, И МНЕ НИКАК НЕ КОНЧИТЬ.

Мне хочется разорвать ее вонючую пизду, сделать грязной сучке по-настоящему больно, но чем я сильнее ее трахаю, тем ей прикольнее, она наслаждается каждой секундой, грязная сука, мерзкая похотливая блядина… так не должно быть… я вижу перед глазами его — Лионси из милвалльской команды, вижу его внутри своей головы. И я пытаюсь представить себе, как трахаю Лионси вместо нее. Та заварушка в Роттерхайтском туннеле, где я первым вмазал громадному ублюдку аж три раза, а он просто стоял и смотрел, смотрел на меня, будто я маленькая игрушка какая-то.

Потом он ударил меня.