Им тогда казалось, что все улеглось. Жуткая истерическая кампания, которую развернула пресса после убийства Рабина, сошла на нет. Продолжалась она больше двух месяцев. Огульные обвинения в адрес религиозных, яростные призывы громить поселенцев, откровенные угрозы со стороны министров и левых членов Кнессета, паника в национальном лагере, публичное покаяние непонятно в чем, признание воображаемой вины…

— Эй, дос, где твой нож, — крикнули как-то Яакову на одной из улиц Тель-Авива. Он, вообще-то, в Тель-Авиве бывал редко, но в тот раз нужно было поехать по какому-то делу.

— Напрасно ты ему не ответил, — упрекала его потом Мария, — я бы обязательно сказала: — Пойди, проверься на СПИД.

Но постепенно все успокоилось. Аресты вроде бы закончились, паломничество к могиле гениального стратега, создателя государства и всеобщего отца прекратилось само собой, оппозиция высвободила голову из песка и снова начала, — правда, осторожно, — выступать против правительства и даже устраивать демонстрации. Пелер, как в свое время Рабин, все эти выступления и демонстрации попросту игнорировал, палестинские полицейские — так они по-прежнему назывались — потихоньку занимали один город за другим, но на это уже мало кто обращал внимание. В стране шла предвыборная кампания.

В тот день, 17 апреля, они с Марией поехали в Хеврон, посетить Маарат ХаМахпелу.[3] Когда-то дорога в Хеврон занимала не больше часа, но теперь автобус тащился два с половиной часа. Джип спереди, джип сзади, бронированные окна, решетка на лобовом стекле. Чуть ли не каждые десять минут автобус останавливался. Проверка документов. Во время очередной проверки полицейский, заметив иерусалимский адрес в теудат-зеут[4] Яакова, укоризненно покачал головой. — И что тебе понадобилось в Кирьят-Арба. Я понимаю, эти, — он махнул рукой в сторону остальных пассажиров, — у них нет выхода. А ты зачем сюда едешь, да еще с девушкой? Яаков не ответил. Мария, сидевшая у окна, собралась было что-то сказать, но ее остановила одна из женщин: — Не мешай ему, иначе неизвестно, когда мы доберемся домой. Полицейский вернул Яакову теудат-зеут и начал протискиваться вглубь автобуса. На машинах уже почти никто не ездил, и автобусы были переполнены.

В Халхуле[5] они простояли сорок минут, дожидаясь, пока приедут саперы. На шоссе обнаружили какое-то подозрительное устройство, напоминавшее мину.

— Англичане в таких случаях не церемонились, — заметил кто-то из пассажиров. — Они пускали арабскую машину первой. Другого языка здесь не понимают.

Яаков выглянул в окно. Арабских машин на шоссе почти не было, они сворачивали и ехали в объезд. Водитель автобуса в арабскую деревню заезжать не решался, даже в сопровождении двух джипов. К тому же, по соглашению с Арафатом, автобусы Эгеда имели право ездить исключительно по центральному шоссе.

Не успели они тронуться с места, как в автобус ворвались трое арабов в полицейской форме. Угрожающе размахивая пистолетами, они потребовали на ломаном иврите сдать оружие. Подъехали еще несколько джипов. Один из офицеров долго и терпеливо объяснялся с арабами, в конце концов они все-таки вышли из автобуса.

В Хевроне все было по-старому. Все так же играли дети во дворе Бейт-Хадассы[6] и матери наблюдали за ними, обмениваясь замечаниями. Но, как теперь казалось Яакову, уже тогда на их лицах проступала знакомая печать обреченности. И года не пройдет, как их погрузят в старые армейские тендеры и высадят здесь, в 30-ти километрах от Димоны, строить новую жизнь под палящим солнцем Негева. Мария в Бейт-Хадассе знала почти всех, она делала в Хевроне Шерут Леуми[7] и ее тут прекрасно помнили. Подхватив на руки двухлетнего малыша, она оживленно болтала с его матерью о каких-то общих знакомых. Рядом со светлыми локонами мальчика каштановые кудри Марии, перехваченные голубой бархатной ленточкой, казались темными, почти черными. Яаков подумал, что, если все будет хорошо, с Б-жьей помощью они поженятся после осенних праздников и, может быть, через несколько лет у них будет такой же мальчуган, с золотистыми волосами до плеч и карими, как у Марии, глазами. Впрочем, до этого еще далеко, а пока им придется жить в осаде, и кто знает, может случиться, что, когда потребуется везти Марию в больницу, машину остановят, как сегодня, арабские полицейские, а солдат поблизости не окажется…

Когда они возвращались в Иерусалим, уже стемнело. Народу в автобусе было мало. Трое солдат, поставив сумки в проходе, дремали на заднем сидении. Видимо, ехали домой в отпуск. Несколько учеников ешивы с жаром обсуждали какое-то событие. Несколько раз в разговоре повторялось слово Кнессет.

— Ну, это уже слишком, — сказал один из мальчиков, — они перешли всякие границы. Теперь наверняка правительство падет.

— Что случилось, — поинтересовался Яаков.

Водитель включил радио. Тогда еще передавали новости каждый час. Заиграла музыка, потом уверенный голос объявил: — Вы слушаете Коль Исраэль. В голосе диктора слышалось легкое волнение. Чувствовалось, что сейчас он сообщит новость, которая уже всем известна, но все еще остается сенсацией. Избирательная комиссия Кнессета приняла решение отстранить от выборов все партии, которые не поддерживают мирный процесс. Народ хочет мира, — так прокомментировал это решение министр по вопросам охраны окружающей среды Йоси Харид и добавил, — у лидеров этих партий руки в крови. Ликуд, Моледет, Цомет и МАФДАЛ выдвинули вотум недоверия правительству. Это беспрецедентное нарушение демократических норм, — заявил лидер оппозиции Биньямин Нетанияhу. — Но мы против насилия. Мы будем защищать свои права исключительно способами, принятыми в демократическом обществе.

Ликуд, разумеется, ничего добиться не смог. Шестисоттысячная демонстрация возле здания Кнессета, где сотрясали воздух пламенными речами оказавшиеся вне закона депутаты Кнессета, апелляции в БАГАЦ, — все было бесполезно. Между тем, приближались выборы главы правительства — в первый раз за всю историю страны. Лидеры “милитаристских партий”, само собой, от выборов были отстранены. За власть состязались четверо — отчаянно цеплявшийся за свой пост Шимон Пелер, расколовший Аводу надвое Хаим Армон, лидер блока МЕРЕЦ Йоси Харид и Давид Леви, который непостижимым образом сумел-таки доказать свою верность мирному процессу.

Пелер демонстрировал полную уверенность в предстоящей победе и много говорил о грядущем экономическом процветании и грандиозных возможностях, которые после его избрания откроются на новом Ближнем Востоке. От Армона он пренебрежительно отмахивался, когда при нем упоминали Йоси Харида, пожимал плечами, а Давид Леви, по его мнению, вообще не стоил внимания. Армон выступал против коррупции. Давид Леви, само собой, обещал покончить с этнической дискриминацией. Истинная демократия, говорил он, это власть большинства, а большинство населения Израиля составляют выходцы из стран Азии и Северной Африки. Йоси Харид поговаривал о мире и палестинском государстве, но особой активности не проявлял. Все понимали, что шансов у него нет, и что он выдвинул свою кандидатуру только для того, чтобы обеспечить себе впоследствии пост министра иностранных дел.

Шла острая борьба за арабские голоса. Из-за нового закона приверженцы национального лагеря оказались вне игры, и удельный вес арабских голосов необычайно возрос. Пелер рассчитывал на поддержку Арафата. Армон обещал арабам автономию в Галилее. Давид Леви не сомневался, что ему, выходцу из Марокко, не составит затруднений найти с арабами общий язык.

После первого тура претендентов осталось двое. Харид получил не то шесть, не то восемь процентов голосов, и примерно столько же получил Пелер. Арабы не оправдали его ожиданий. Неизвестно, какими соображениями руководствовался Арафат, возможно, он просто не симпатизировал этому хитрому польскому еврею, так или иначе, израильские арабы получили распоряжение голосовать за Армона.