— А вы его не заметили?

Франческо лучезарно улыбнулся.

— Меня унесли сразу после скачек. Я хватил лишку и был пьян до поросячьего визга.

— А смерть господ Турамини и Миньявелли? Там не было ничего подозрительного?

Фантони задумчиво почесал в затылке.

— Антонио нашли на заброшенном поле возле Сан-Джорджо, восточнее Поджибонси, видимо, понесла лошадь, ибо его тело было здорово изувечено, череп треснул, лицо страшно разбито о камни. Правда, — вздохнул Франческо, — все знали о его дурацкой привычке пускать коня прямо по посевам селян, что, разумеется, злило людей. Однако эти местные пейзане такие забитые и робкие, и думать, что это их рук дело, нелепо. К тому же тело нашли на ничейной земле, там каменистая почва, ничего не всходит, растут лишь, как сказал бы царь-псалмопевец, «волчцы да терние». Лично я предполагаю, — скорчил фигляр насмешливую физиономию, — что Давид имел в виду дикий сафлор с его шипами, фиолетовый мордовник, расторопшу пятнистую с её колючками да огородный артишок. Кстати, именно это там и произрастало.

— А могли его убить? — нетерпеливо прервал Альбино ботанические аллюзии Франческо.

Нижняя губа Франческо брезгливо оттопырилась, физиономия скривилась, явив вид кумушки, узревшей на чистой скатерти таракана.

— Пресвятая Дева, да кому он нужен-то?

— Мессир Арминелли сказал, что погибли наследники больших состояний.

— Вот именно, — согласился Франческо, — наследники, но наследовать-то им предстояло не завтра, ведь Козимо, Теренцио и Одантонио запросто могут протянуть ещё не один десяток лет. А раз так, кому нужны Антонио, Микеле и Джулио?

Ответ на этот вопрос у Альбино был, но огласить его он никогда бы не решился. В его глазах эти люди заслуживали смерти, они были преступниками, погубившими честь и жизнь его сестры. Но ему подлинно нужно было понять, промысел ли Божий, суровый и неумолимый, прервал жизни негодяев, или случившееся с ними — чьё-то злоумышление? Или — всё это пустая случайность, нелепое сцепление событий, когда бездумный кусок черепицы падает на голову ни о чём не помышляющего прохожего? Или случайностей нет, и мы называем случаем ту закономерность, что не в состоянии постичь?

Альбино хотелось, о, как хотелось бы видеть в произошедшем Судьбу, Суд Божий, Giudizio, Destino, безжалостную фатальность, Рок, месть Неба, ведь не случайно так схожи слова приговор и возмездие: verdetto… vendetta. Ведь даже рассказ Франческо, описание смерти Антонио Турамини, явно страшной и мучительной, усладил его душу, усладил против воли, но воистину ведь мёд потёк при этом рассказе по жилам его.

— А Джулио Миньявелли? Вы говорили, он упал с лестницы?

— Упал, — подтвердил мессир Фантони, но в голосе его снова проступила только апатичная скука, — на вилле Миньявелли был только старый слуга, Джулио заявился неожиданно, ни о чём его не предупредив, потом отправил старика спать, сказав, что не нуждается в его услугах. А утром был найден с поломанной шеей у парадного входа. Упал же с верхней ступени, потому что там, у балюстрады, загнулся ковёр. Ступени мраморные, их, как после сосчитали, ровно сорок четыре, он по всем и проехался, следы крови были, как рассказывают, везде — сверху донизу. Его и не узнали-то сначала, настолько лицо разбито было.

— Не узнали, — как эхо повторил Альбино, представляя себе описанное.

— Да-да, — поддакнул Франческо, — смерть меняет всё: портреты, судьбы и взгляды. Мы с Паоло Сильвестри, Беппо Баркальи, Пьетро Грифоли и Микеле Ланди на похоронах снесли его со второго этажа вниз и вынесли из дому — до катафалка. А ведь покойник, скажу по чести, при жизни был несносен и невыносим, — гаер опять скривил на лице потешную шутовскую рожу. — Впрочем, — уточнил он, — я нёс не гроб, а венок с трогательной надписью «Незабвенному другу». Гроб мне не доверили, бугаи его сами тащили, — сообщил он, но не похоже было, чтобы это недоверие всерьёз задело его.

— Вы хоронили всех погибших?

— Кроме Ланди, его же так и не нашли, — снова педантично уточнил Франческо, — а так, да, чтобы не отстать от жизни, я хожу на все похороны. К тому же нигде не чувствуешь себя таким живчиком, как на кладбище, — он шутовски помахал ладонями с длинными худыми пальцами точно крыльями бабочки.

Теперь Альбино окончательно понял, что все слёзы Фантони на поминках в зале приёмов у капитана народа были паскудным притворством, на самом же деле Франческо сожалел о покойных не больше мессира Элиджео Арминелли.

— Скажите, мессир Фантони, — взволнованно обронил Альбино, — а вы признаете вендетту?

— Месть? — удивился Франческо и задумчиво покачал головой, — жизнь во имя мести гроша не стоит. Скучно. Тщательно обдумывая возмездие, можно, конечно, изобрести нечто утончённое, но в момент совершения расплаты, думаю, будет скучно. Можно ли простить врага? Бог простит!

Альбино подумал, что подобные взгляды мессира Фантони — горький упрёк ему самому, поддавшемуся дьявольскому искушению, но тут где-то внизу вдруг заслышался перебор струн и в несколько глоток зазвучали слова размеренного напева:

— Пошли вон отсюда, горлопаны окаянные, крикуны чёртовы! — голос монны Анны зазвенел откуда-то с мансарды.

Франческо уже был на ногах.

Франческо Фантони исчез, через минуту возник в плаще, с гитарой за спиной на парапете балкона, а после сиганул вниз с высоты не меньше десяти футов. Альбино в ужасе ринулся на балкон, но оказалось, что нахал уже присоединил свой звучный голос к уличному квартету, и все они дружно улепётывали. К удивлению Альбино, в числе музыкантов была и босоногая чумазая девчонка лет четырнадцати, тащившая барабан. Он с любопытством прикинул, Мушка она, Душка или Чушка, но ответ на этот вопрос получить было не у кого.

— Куда, поганец бесовский? Опять к девкам? Вернись, вернись сейчас же!

Но было поздно: голос монны Анны оглашал уже пустой проулок. Соседи, выглянувшие из окон на бесплатное представление, уже исчезли из виду, захлопнув фрамуги.

Рассерженная монна Фантони, понимая, что упустила распутника, ещё несколько минут рвала и метала, но вскоре махнула на беспутного сынка рукой и затворила окно. Воцарилась тишина, смолкли шаги одиноких прохожих, луна, как огромный круг сливочного сыра, нависла над спящим городом. Альбино, порядком обессилевший за этот длинный день, полный удивительных открытий и волнующих предположений, прочёл молитвы, прося Господа дать ему понимание происходящего, потом уронил голову на подушку и уснул.

Проснулся он по монастырском привычке в третьем часу пополуночи, на Бдении. Вокруг стояла тишина, на востоке ещё не розовело, петухи молчали, в полуоткрытое окно задувал тёплый ночной ветер, обещая погожий денёк. Оставался день до Вознесения. Монах вспомнил, как накануне Вознесения в монастыре совершались трёхдневные моленья, в первый день — о сенокосе, во второй — о жатве, в третий — об уборке винограда. По завершении молитв обходили поля, освящали колодцы и источники.