— А вот это ты брось, мужик. Придет время — все вспомнишь, это я тебе обещаю.

Петр невесело усмехнулся и ничего не ответил.

— А насчет уверенности это ты верно подметил, — продолжал доктор с воодушевлением. — Сила, видать, есть у мерзавцев, и сила немалая. На больших бабках сидя, большими делами ворочают. Ну ничего, докопаемся мы до них, это уж как пить дать!.. Кстати, есть у меня для тебя одна новость. Снес я тут на днях твой паспорт в городскую управу, показать тамошним экспертам. Дай, думаю, проверю, не липовая ли твоя ксива. И знаешь, какое заключение дали эксперты? Ксива-то оказалась настоящей, самой что ни на есть подлинной!

— И что же из этого следует? Что я действительно Петр Суханов?

— Не спеши делать оргвыводы, мужик. Из этого пока ничего не следует. А все-таки сдается мне, что паспорт твой фальшивый. То есть состряпали-то его, действительно, в органах — по крайней мере, эксперты это установили, — но состряпали, похоже, на заказ.

— Догадываюсь, кто заказчик, — мрачно кивнул Петр.

— Вот-вот. Связи, видать, у них обширные, везде свои люди посажены. За хорошие бабки сейчас кого угодно купить можно. Понимаешь, куда я клоню?

Петр снова кивнул.

— А клоню я к тому, — продолжал доктор, — что ты, действительно, к Петру Суханову, похоже, никакого отношения не имеешь. Паспорт-то твой, понимаешь, с виду старенький, потрепанный, да и дата выдачи на нем стоит семилетней давности, а вот номерок-то свеженький, и серия из самых последних. Так-то вот, мужик.

Петр долго молчал, хмурил лоб, что-то пытаясь вспомнить.

— Я тут знаешь о чем подумал, — проговорил он наконец, растягивая слова. — В тот самый день, когда я вроде как бы очнулся, то есть впервые осознал себя Петром Сухановым — это было где-то в середине сентября, я стоял на улице и не мог понять, где я и кто я, — краем глаза я заметил машину, явно не из дешевых. Она прошмыгнула у меня за спиной и быстро скрылась в какой-то улочке. Тогда я не придал этому значения, но сейчас… Скажи, у вас в городе иномарки часто можно увидеть?

Глаза у доктора загорелись.

— Ни одной до сих пор не видел, — быстро сказал он. — Народ у нас бедный, не то что иномарка — старенький «жигуль», и тот нашему обывателю не по карману.

— А местные коммерсанты?

— Да какие они коммерсанты! — махнул рукой доктор. — Едва-едва концы с концами сводят. Не до жиру им. Нет, некому здесь на иномарках разъезжать, это уж я тебе как старожил заявляю. А чужие к нам не заезжают, тем более на иномарках.

— Вот и выходит, что меня на той самой машине привезли, — нахмурился Петр. — Привезли — и прямо на улице бросили.

— Вполне вероятно, — задумчиво произнес доктор. — Я бы сказал, не бросили, а просто-напросто выбросили. На обочину. Сунули в зубы липовый паспорт, запудрили мозги легендой о Петре Суханове — и выбросили. А там… выбирайся, мол, сам. Похоже?

— Похоже, — кивнул Петр мрачно. — Расклад вроде верный.

— Вот и будем придерживаться этого расклада. Тем более, что он хорошо вписывается в нашу версию о богатом мерзавце, позарившемся на твою почку.

Спать легли уже заполночь. А наутро снова отправились на работу в городскую клинику.

Ежедневные беседы, вертевшиеся всегда вокруг одной и той же темы, заметно сблизили их. Петр оттаял и перестал дуться на своего спасителя, в его отношениях с доктором наметилось какое-то молчаливое взаимопонимание и взаимодоверие: они понимали друг друга с полуслова, полувзгляда, полунамека.

Курить Петр так и не бросил и вскоре дымил уже как паровоз. «Горбатого могила исправит», — махнул на него рукой доктор. Правда, здоровье Петра заметно поправилось и продолжало быстро улучшаться с каждым днем, несмотря на вернувшееся пристрастие к табаку: видно, запас жизненных сил у него был слишком велик. А вот пить они с доктором стали значительно меньше: выпьют, бывало, грамм по сто после работы, для поддержания беседы, да и то не каждый день. Так и тянулись дни однообразной чередой, не принося ничего нового. Но оба знали: что-то должно произойти. Что-то, что в корне изменит их судьбу.

Постепенно между ними завязалась крепкая дружба.

Накануне Нового года от доктора поступило неожиданное предложение: отметить праздник в «бомжеубежище», на свежем воздухе, среди старых знакомых-бомжей. Тем более, что к концу декабря столбик термометра сильно подскочил вверх и замер примерно на отметке «минус пять». После лютых, трескучих морозов в ноябре и первой половине декабря стало казаться, что вот-вот грянет весна.

Петр горячо поддержал идею доктора. Встреча новогодних праздников под открытым небом, в кругу бездомных бродяг, явно пришлась ему по сердцу: если честно, где-то в глубине души он скучал по этим несчастным оборванцам, особенно по деду Евсею и полковнику Коле.

С аванса купили десять бутылок водки, пять бутылок шампанского, два ящика пива, несколько батонов колбасы, три трехлитровые банки соленых огурцов, полмешка хлеба, яблок, мандаринов и еще целую кучу всякой всячины, в том числе несколько упаковок бенгальских огней. В одну из ночей, где-то суток за двое-трое до Нового года, доктор отлучился в ближайший лесок и приволок оттуда пушистую елку.

— Новый год без елки, — назидательно заметил он, — все равно что Испания без корриды.

Потом выгреб с антресолей целую гору каких-то пыльных коробок, в одной из которых обнаружились старые елочные игрушки, мишура и даже стеклянная пятиконечная звезда с отбитым лучом, которую доктор решил водрузить на самую макушку елки. Словом, приготовления шли полным ходом.

В последний день старого года у кого-то из знакомых он одолжил старенький «рафик», в который они и погрузили все приготовленное добро.

В девять вечера тридцать первого декабря их «рафик» уже подруливал к «району высадки».

«Бомжеубежище» в ту предновогоднюю ночь представляло собой унылое зрелище. Белое заснеженное поле было усеяно огоньками костров, у которых грудились бездомные бедолаги; где-то заунывно скулила гармошка. Атмосфера, царившая в этом забытом Богом уголке, была далека от праздничной. Этим несчастным было не до веселья: прошел еще один год, мрачный, тяжелый, для многих оказавшийся последним, а следом накатывал другой, не обещавший никаких перемен к лучшему. Да и откуда этим переменам взяться? Они знали: многие из них не переживут эту зиму. Нет, не веселье и праздничное настроение — безысходность, пьяное отупение, чувство никому-не-нужности, забытости, заброшенности, безнадеги царили здесь, в этом последнем земном пристанище опустившихся, потерявших человеческий облик существ.

Слегка припорашивал легкий мягкий снежок. Ночь стояла темная, беззвездная, в двух шагах от костра человек терялся во тьме, словно его никогда и не было.

— Да-а, — протянул доктор, окидывая взглядом заснеженную равнину, — здесь явно праздником не пахнет. Ну ничего, сейчас мы их расшевелим.

Он остановил машину у того самого костра, где обычно коротали долгие ночи дед Евсей, полковник Коля и двое-трое других бомжей. На фоне пламени четко вырисовывались несколько бесформенных фигур.

Доктор с Петром вышли из «рафика».

— Гостей не ждете? — весело крикнул доктор.

— Э, кто это к нам пожаловал? — донесся от костра голос одного из бродяг, в котором Петр признал бывшего полковника КГБ.

— А вот догадайся! — отозвался доктор.

Они уже были у костра. Неверные, подрагивающие отблески пламени легли на их лица.

— Так это же наш доктор! — радостно воскликнул второй бомж, которым оказался дед Евсей. — Вот так сюрприз! А это кто еще с ним? Ба, да это же Петька!

Старик вскочил и бросился в объятия Петра. А тот, растерявшийся, растроганный до глубины души, глупо улыбался и мягко похлопывал деда Евсея по спине.

— Жив, подлец, жив! — лопотал старик, шмыгая носом. — Рад, чертовски рад тебя видеть, Петенька. Порадовал старика, ох как порадовал. Прикипел я к тебе, сам не знаю за что. Думал, и не свидимся боле.