В понедельник утром он поздно пришел в контору: привычка опаздывать укоренилась с недавних пор, особенно после отъезда Эми. Мисс Бартон, волосы которой на осень приобрели тыквенный оттенок, в полном смятении разговаривала по телефону. А так как она приходила в смятение по любому ничтожному поводу, Руперт не обращал на это внимания. Он давно выяснил, что такие приступы легче выносить, находясь как можно дальше от их пределов.

– Подождите, оператор. Он как раз только что вошел. – Мисс Бар-тон драматическим жестом прижала телефонную трубку к груди. – Слава Богу, что вы успели! Мистер Джонсон из города Мехико хочет говорить с вами.

– Не знаю никакого мистера Джонсона из города Мехико.

– Он из американского посольства. И вероятно, чрезвычайно важно... Вы не думаете, что какой-нибудь ужас случился?..

– Не кажется ли вам, что сейчас не время гадать, мисс Бартон? Я отвечу из своей конторы. – Он затворил за собой дверь и снял трубку. – Говорит Руперт Келлог.

– Секунду, пожалуйста, мистер Келлог. Порядок, говорите, пожалуйста. Мистер Джонсон, вот ваш адресат...

– Мистер Келлог? Говорит Джонсон из американского посольства в городе Мехико. Приходится сообщить вам плохую новость, думаю, лучше сразу и прямо.

– Моя жена...

– Ваша жена скоро поправится. Я – о ее спутнице, миссис Виат. Она умерла. Говоря прямо, слишком кутила и наложила на себя руки.

Руперт молчал.

– Мистер Келлог, вы меня слышите? Оператор, меня разъединили. Оператор! Телефонистка! Господи помилуй, неужели я не могу сделать ни одного телефонного вызова без того, чтобы меня прервали? Телефонистка!

– Вас не разъединяли, – сказал Руперт. – Я был в шоке. Я... Я много лет знал миссис Виат. Как это произошло?

Джонсон изложил известные ему подробности резким, укоризненным тоном, считая смерть Уильмы нарушением интернационального этикета.

– А моя жена?

– Естественно, она страдает от потрясения. Ее поместили в Американо-Британский госпиталь. Хотите адрес?

– Да.

– Мариано, Эскобедо-628. Телефон 11-49-00.

– Если я позвоню, она может говорить со мной?

– О нет. Она под успокоительными средствами. Ушибла голову, когда упала в обморок. Насколько мне известно, ничего серьезного.

– Как долго ее продержат в госпитале?

– Пока трудно сказать, – ответил Джонсон. – У вас тут нет друзей, которые могли бы позаботиться о ней?

– Нет. Лучше я сам поеду.

– Отличная мысль. Может быть, мне позвонить в отель Виндзор, где она остановилась, и сказать, чтобы придержали для вас ее комнаты?

– Пожалуйста, – сказал Руперт. – И я был бы очень благодарен, если бы вы дали ей знать в госпиталь: я приеду сегодня вечером.

– А если не успеете к вечеру?

– Успею. Самолет вылетает через два часа. Моя жена летела им на прошлой неделе.

– У вас есть туристская карточка? Без нее вас не пустят в самолет.

– Карточку я достану.

– Отлично. Вашу жену я предупрежу. Еще одна минута, мистер Келлог. Полиция не может разыскать ближайших родственников миссис Виат. У нее есть кто-нибудь?

– Сестра в Сан-Диего.

– Имя?

– Руфь Сюлливан.

– Адрес?

– Не знаю, где она живет. Но ее муж, капитан-лейтенант, прикомандирован к одиннадцатому горскому округу. Вам не составит труда узнать его домашний адрес. Эрл Сюлливан.

– Спасибо, мистер Келлог. Если вам здесь что-нибудь понадобится, в чем посольство может помочь, дайте мне знать. Номер телефона 39-95-00.

– Спасибо. До свиданья.

– До свиданья.

Мисс Бартон возникла на пороге. Ее поникшая фигура и собачий взгляд отвечали серьезности ситуации.

– Я невольно подслушала, люди так громко говорят на больших расстояниях.

– Разве?

– Бедная миссис Виат, какой кошмар умереть так в чужой стране. Все, что можно сказать, – храни Господь ее душу.

Этого оказалось достаточно. Мисс Бартон распрямила плечи, вернула на нос очки и бодро сказала:

– Я сразу позвоню в Западный Аэрофлот.

– Да.

– Вы себя прилично чувствуете, мистер Келлог?

– Я – разумеется. Разумеется.

– У меня есть аспирин.

– Примите его сами.

Мисс Бартон знала, что, заспорив, схлопочет. Она молча уронила две таблетки аспирина на его письменный стол и вышла в приемную, чтобы дозвониться до Аэрофлота оттуда. Руперт долго сидел, уставившись на аспирин. Наконец встал и, пройдя к водоохладителю, сразу проглотил обе таблетки.

Мисс Бартон вплыла на восторженной ноте:

– Полный успех. Вы отбываете рейсом шестьсот одиннадцать. Но, Боже мой, сколько пришлось спорить. Какой-то плюгавый клерк твердил, что пассажиры, уезжающие на шестьсот одиннадцатом, уже регистрируются в аэропорту. А я ему говорю: "Послушайте, это чрезвычайный случай". Пришлось по буквам произнести "ч-р-е-з-в-ы-ч-а-й-н-ы-й...". О! Я смотрю, вы приняли таблетки. Отлично. Как у вас с деньгами?

– Могут понадобиться.

– О'кей. Боровиц сбегает в банк. Вот ваш график. Отправление в одиннадцать тридцать. Ленч на самолете. Остановка в Лос-Анджелесе, примерно на час. Отправление из Лос-Анджелеса в два пятьдесят. Обед на самолете. Прибываете в Мехико-Сити в десять десять. Время по центральным стандартам.

Мисс Бартон могла расклеиться в пору несерьезных бедствий. Но если возникала большая беда, она отважно кидалась ей навстречу. Она позаботилась о деньгах, о туристской карточке, о зубной щетке, чистых носках и пижаме, о шотландском терьере Маке и о письме брату Эми, Джиллу Брандону. Когда она наконец посадила Руперта в самолет и он помахал ей из окна на прощанье, ее глаза увлажнились, но наступило и облегчение, как у матери, проводившей сына в школу первый раз.

Она возвратилась на машине Руперта в город и поставила ее в гараж его дома на 41-й авеню. Потом выпустила Мака побегать, пока мыла и перетирала посуду, оставленную Рупертом в раковине. За все годы службы она всего второй раз попала внутрь его дома. Она убирала здесь с каким-то странным чувством, словно рассматривала кого-то спящего.

Покончив с посудой, она бродила по комнатам, ничего, конечно, не выслеживая, а просто беря на заметку, как положено хорошей секретарше, заинтересованной в делах хозяина. "Красное дерево и кружева в столовой. Слишком для него церемонно, скорей всего – ее забота... Бьюсь об заклад, он сидит на желтом стуле, вот следы масла для волос на спинке, а рядом хорошая лампа... Он любит читать, значит, нужна хорошая лампа... Большой рояль и орган, подумать только. Она, должно быть, музыкальна, он не способен и ноту высвистать... Я никогда не привыкну к этим цветным унитазам... А это, наверно, комната прислуги. Обставлена так же мило, до самых пустяков, как и все другие, что говорит о его щедрости. А может быть, это ее щедрость. Боровиц говорит, что она из очень денежной семьи... Стол в холле, похоже, из дерева драгоценной породы, той самой, что натирают голыми руками, если помешаны в этом плане и времени хватает. Открытка. Интересно, от кого? А что, открытки секретов не предполагают. Если вам хочется сообщить что-то интимное, сообщайте это письмом".

Мисс Бартон взяла открытку. С одной ее стороны была цветная фотография гейзера Старый Паломник, на другой написано карандашом: "Дорогие мистер и миссис Келлог, я прекрасно провожу свой отпуск. Уже шесть раз видела Старого Паломника. Потрясающее зрелище. Ночами здесь холодно, нужны одеяла. Есть плавательный бассейн, плохо пахнущий оттого, что в воде много минералов. К счастью, запах не пристает к купальщикам. Больше негде писать. Поклон Маку. Ваша Герда Ландквист".

"Йеллоустон, – подумала мисс Бартон, – а я не могу позволить себе даже Секвойю. Не то чтобы я туда хотела. Те, кто там бывал, в один голос говорят, что чувствуешь себя совсем крошечным под этими огромными деревьями. Вот уж что не соблазняет при пяти футах с половиной вершка".

Закончив неофициальный обзор дома и почты, мисс Бартон впустила Мака с черного хода и скормила ему несколько собачьих бисквитов. Потом пошла на улицу Фултона, где останавливался автобус, увозящий назад в город.