Накануне экзамена ей позвонила Юлия Николаевна:

- Перечитай Гоголя. Только прошу, никому ни слова.

Наутро объявили тему по "Мертвым душам". Марианна писала, легко и быстро скользя ручкой по проштампованным листкам бумаги. Впереди нее через два стола сидел Павел. Она видела его большую спину с круглыми плечами, потемневшие от пота подмышки, стриженый затылок, ей казалось, что она чувствует его запах, и на душе у нее было снова все то томительное беспокойство, которое выгнало ее когда-то из Сибири. Глаза слипались, она выпадала из реальности и снова переживала прошедшую ночь, а потом возвращалась в большую аудиторию с исписанными столами, где сидела уже не девушка, но женщина. Если бы кто-нибудь сказал ей, что свою первую любовную ночь она будет перемежать разговорами о Чичикове, она сочла бы это горькой насмешкой - добро бы еще Онегиным или Печориным, но пошлый русский шулер стоял у изголовья того ложа, на котором Марианна потеряла еврейское девство, и она боялась, что он будет сопровождать ее всю жизнь.

Павел писал не оглядываясь, перенося на белые листы те слова, что она ему надиктовывала ночью между поцелуями, в огромной аудитории кроме него парней почти не было, он притягивал взгляды, и чувство отвращения к экзамену, к высоким аспиранткам, которые ходили между рядами и, как надзирательницы в женской тюрьме, следили за абитуриентами, к самим абитуриентам и их волнению и старательности, было таким же невыносимым, как стихи деда и тосты в его честь, как запах пота и дезодоранта, как пошлое признание отца в том, что у него есть другая семья, как едва заметная улыбка на губах умной Юлии Николаевны, жадность бабушки и жалкость матери. Не помня себя, желая эту пошлость стряхнуть, Марианна встала и быстрыми, легкими шагами вышла из аудитории с сочинением в руках. Ей вслед удивленно смотрели и что-то кричали и показывали руками, как будто она была глухонемая, две аспирантки в летних платьях. Она оглянулась - никто не вышел за ней из аудитории, только несколько сотен утомленных родителей бродили вокруг здания университета. Они бросились к Марианне и стали спрашивать, какие были темы, но она досадливо их оттолкнула и быстро пошла по улице.

Вечером ей позвонила Юлия Николаевна.

- Я от тебя этого не ожидала. Обыкновенный бабский каприз! сказала она раздраженно. - Проверять таким способом чувства любимого жестоко. Ты думала, он за тобой побежит?

Марианна молчала.

- Помочь я тебе ничем не могу. Лучше б ты написала на двойку.

- Мне не нужна ваша помощь, - сказала Марианна тихо.

- Ты говорила ему тему?

- А вы как будто не знали, что скажу?

- Ему это не слишком помогло, - сказала Юлия Николаевна язвительно. - Если б его сочинение проверяла не я... Я думала, ты умнее. Захочешь на следующий год поступать - звони. Или просто звони. Я тебе всегда буду рада.

"Женщина - это что-то вроде поэзии, которая должна быть глуповата, сказала Марианна, глядя на себя в зеркало, и счастливо засмеялась. - А я глуповата". И подумала, что Юлия Николаевна ей просто позавидовала, потому что сама бы так никогда не смогла. Теоретизировать - сколько угодно, а уйти оттуда - никогда, хотя давно знала, что уйти - надо. И эта мысль наполнила ее душу такой радостью, что даже Павлик куда-то провалился, и, когда он позвонил ей, не иначе как с подачи Юлии Николаевны позвонил, она рассмеялась и сказала, что отпускает его, желает хорошо учиться, быть счастливым и более настойчивым с девочками.

- Что? - спросил он растерянно.

- Ничего, Павлуша, ничего.