Постоянная реакция расщепления атомов урана с выделением изотопа U-238, который в двести раз активнее старого известного изотопа U-235.

Пожалуй, достаточно?

Сидя на своем маленьком острове, он обладал таким могуществом, которое могло бы сделать его властелином мира. Однако сам Киддер, по-видимому, даже не подозревал этого. Он просто не думал о подобных вещах. Пусть мир сам печется о мирских делах, лишь бы никто не мешал ему проводить свои опыты! Связаться с Киддером можно было только по единственному радиофону особой конструкции, установленному в подвале Бостонского банка. И пользоваться этим радиофоном мог только один человек. Сверхчувствительный передатчик отвечал лишь на колебания, присущие телу банкира Конэнта. Причем Киддер предупредил Конэнта, что тот может его вызывать не иначе, как в случае крайней необходимости. Все идеи и патенты Киддера, то есть все, что Конэнту удавалось из него вытянуть, банкир осуществлял под псевдонимами, которые кроме него, не знал никто. Но ученому до этого было мало дела.

В результате открытий Киддера начался поразительно быстрый прогресс, какого до сих пор не знала цивилизация. Его плоды пожинала вся страна, весь мир. Но самый богатый урожай пожинал банк. Он стал даже слишком предприимчивым. Он начал протягивать лапы к чужим пирогам. И чем больше вырастало таких щупалец, тем больше он пожирал чужих пирогов. Прошло совсем немного лет, и банк благодаря оружию, выкованному Киддером, стал почти таким же могущественным, как сам Киддер.

Но только п о ч т и .

А теперь подождите: прежде, чем продолжать, я хочу заткнуть рот всякой деревенщине, которая сидит, как обычно, где-то в дальнем левом углу и брюзжит не переставая, что, мол, все это просто выдумки, что вообще один человек неспособен добиться таких успехов в самых разных науках, а тем более какой-то Киддер, и прочее.

Да, я согласен. Скажу даже больше: при всей несомненной гениальности Киддера гений его не был созидательным. В сущности Киддер всегда оставался студентом. Он просто применял на практике то, что знал, то, что видел, и то, чему его учили.

Когда Киддер впервые приступил к работе в новой лаборатории на своем острове, он рассуждал примерно следующим образом:

"Все, что я знаю, я знаю со слов и из книг людей, которые это узнали со слов и из книг других людей, которые в свою очередь... и так далее. Лишь время от времени кто-нибудь натыкается на что-то новое. Тогда он или кто-либо другой поумнее использует и распространяет это новое. Однако на каждого человека, открывающего нечто действительно стоящее, приходится более двух миллионов кропателей, которые только собирают и сохраняют сведения о том, что давно уже всем известно. Я бы знал гораздо больше, если бы мог обойти этот общий закон развития. Ждать счастливой случайности, которая обогатит знания человечества, мои знания, - слишком долго! Если бы можно было изобрести машину времени, я устремился бы в будущее и останавливался всякий раз, когда встречал что-то интересное. Но такое путешествие во времени невозможно. Время нельзя обогнать или ускорить его бег. Что же мне остается?

Остается только ускорить развитие интеллекта, чтобы я мог наблюдать за ним и пользоваться тем, что он изобретает. Такое предположение мыслимо, однако вряд ли выполнимо. Легче самому усовершенствоваться во всех областях, чем дисциплинировать разум других людей в нужной мне степени. Это чудовищный труд. Мне такой труд не под силу. И вообще ни один человек с этим не справится.

Ничего не поделаешь. Я не могу ускорить работу своего мозга и тем более мозга других людей. Неужели выхода нет? Быть этого не может! Не знаю как, не знаю когда, не знаю какой, но выход должен быть найден!"

Именно этой проблеме, а не евгенике, не "световому насосу", не ботанике и не атомной физике посвятил себя Джемс Киддер. Он был практиком, и такая проблема представлялась ему несколько метафизичной. Однако он взялся за ее разрешение с присущей ему дотошностью, пустив в ход все свои специальные познания. День за днем Киддер бродил по острову, в бессильной злобе швыряя раковины в волны морского прибоя и немилосердно ругаясь. Затем пришло время, когда он заперся в своем доме и погрузился в мрачное раздумье. И наконец Киддер лихорадочно принялся за работу.

Он работал в родной ему области - биохимии, сосредоточив все свое внимание на двух ее отраслях: на генетике и животном метаболизме***. Он узнал и запечатлел в своем ненасытном мозгу множество вещей, которые не имели ни малейшего отношения к тому, что его интересовало, и совсем мало из того, что ему действительно было нужно. Но он соединил это немногое с тем немногим, что он уже знал или предполагал, и со временем у него подобрался целый ряд проверенных фактов, на которые можно было опереться. Он шел самыми необычными путями. В математике это выглядело бы так, как если бы кто-нибудь начал умножать яблоки на груши или строить уравнения, прибавляя к одной его части логарифм корня квадратного из минус единицы, а к другой - знак бесконечности. Он делал ошибки, но только раз ошибся в выборе рода и уже много позднее также один раз ошибся в виде. Он столько просиживал над микроскопом, что у него начались галлюцинации: ему казалось, что его сердце гонит кровь сквозь черную трубку и она пульсирует под стеклом. Чтобы избавиться от наваждения, пришлось на два дня прекратить работу. Киддер не ставил опытов наобум и не проверял свои ошибки. Он предпочитал работать наверняка.

И он добился успеха. Ему везло с самого начала и стало везти еще больше, когда он сформулировал закон вероятности и уточнил его до такой степени, что мог почти безошибочно предсказать, какими опытами стоит заниматься, а какими не стоит. И когда мутноватая слизь на стекле микроскопа начала шевелиться, Киддер понял, что стоит на верном пути. Когда эта слизь сама начала отыскивать себе пищу, он пришел в восторг. А когда она разделилась и через несколько часов снова разделилась, и каждая часть начала расти и делиться в свою очередь, Киддер испытал чувство торжества, ибо он создал жизнь.

Он лелеял, вскармливал и опекал эту жизнь, порожденную его разумом. Он купал ее в волнах различных вибраций, сливал, дозировал и снова разъединял. Каждый новый шаг подсказывал ему, что делать дальше. И вот из его цистерн, пробирок и инкубаторов появились сначала амебоподобные существа, затем реснитчатые микроорганизмы, затем все быстрее и быстрее он начал создавать их разновидности с глазками, нервными. пузырьками и вскоре одержал победу из побед - вывел настоящую, не одно-, а многоклеточную бактерию! Гораздо медленнее он развил из нее кишечнополостные организмы, но когда это удалось, ему уже не составляло труда видоизменять их, наделяя различными органами, каждый из которых имел строго определенное назначение, а главное - передавался по наследству.