— И к чему все это? — я начал терять нить разговора.
— А к тому, шеф, что Человек — это не кошка! Кошка, если ты заметил, шеф, всегда свое дерьмо закапывает, если, конечно, есть во что закапывать. Даже по линолеуму в туалете скребет лапами, будто бы сможет закопать… линолеумом. А присутствие свое она отмечает всего-то навсего мочой… вонючей, правда, очень. Но никогда не отмечает того, что здесь была она — Кошка, дерьмом! Наоборот, она, кошка, стесняется его, дерьма-то, закапывая его… даже на линолеуме. Культура кошачья в этом прослеживается.
— Да уж.
— А человек, шеф, ну никак не хочет брать пример с кошки. Мочу-то он, шеф, сливает культурно или в унитаз, или в… раковину, а территорию предпочитает дерьмом своим метить. Но поскольку человек не может культурно одно только дерьмо выложить, чтобы пометить то место, где он был, то и выходит, что оно не само по себе лежит, а в моче плавает… вот жижа-то и получается, в которой Олег-сантехник работает, — с сочувствием вздохнул завхоз.
— Да уж.
— А вообще классно, шеф, что подвалы есть, а то бы люди начали свое присутствие на площадях отмечать. Пометить-то всем хочется.
— Да уж.
— Шеф! А как ты думаешь, почему все люди хотят пометить то место, где они были? Вон… даже «синенький»… из своей Африки приехать не успел, а сразу в подвал пошел… чтобы пометить, что он здесь был. Лучше бы, сволочь, на стене что-нибудь написал, чем свое… выкладывать.
— Да уж.
— Подводя итог, хочу тебе сказать, шеф, что то место, где Олег работает, международное значение имеет — каждый, кто приезжает в Уфу, в наш Центр, хочет именно там отметиться… знак свой оставить.
— Да уж.
— Шеф, извини за наглость, ты, как хозяин и создатель нашего Центра, мог бы тоже свой знак оставить там… у Олега-то. Справедливо было бы… а то чужие-то горазды, а своим уже вроде и некуда.
— Да зачем мне это надо?! — в полном недоумении спросил я.
— Но ты все же подумай, шеф, — порекомендовал завхоз.
— М-да… Ну а что дальше-то делать будете? — сменил я тему Разговора.
— Шеф! Жижа отсосана, гущу выгребли, теперь осталось через квартального сварщиков вызвать и заменить дырявые участки труб на недырявые. Интеллигентная работа, короче, осталась. Только одно плохо, шеф, что… вот…
Что еще? — Все дерьмом измазано, неудобно как-то сварщиков приглашать. Олег это подметил. Он ведь, Олег-то, уже полностью дерьмом измазался и не хочет, чтобы и сварщики… тоже. Благородный он, Олег-то!
— Что делать? Что делать? — в очередной раз начал я терять терпение. — Надо взять тряпки, ведра с водой и вымыть все это дерьмо. Лейте воду на пол! Она, вода-то, растворит остатки дерьма. Эту дерьмовую воду соберите тряпками, выжмите в ведро и вынесите в овраг! Вашу…
— А где воды-то взять, шеф? Воду-то мы чуть ли не во всем квартале перекрыли, — обиженно набычился завхоз.
— Сходите в котельную… твою мать!!! Она же у нас своя, б… Там-то вода есть! — пошел я вразнос.
— Ну, шеф! Ну, молодец! Ты разбираешься не только в глазах, но и в… — уважительно развел руками завхоз.
После того, как завхоз ушел, я нервно подошел к окну и мой взгляд случайно упал на красный фонарь, который мы не так давно повесили на ветку дуба.
А история, связанная с красным фонарем, была такая. Приехал к нам как-то на лечение один очень высокопоставленный человек. Положили мы его, конечно, в люкс-палату, да в самую лучшую, ту самую, которая на последнем мансардном этаже здания располагается и имеет одну особенность — окна в этой палате смотрят в небо. Приятно так смотреть в эти окна — облака плывут, романтичность навевают…
В общем, лежит этот высокопоставленный человек в этой палате и смотрит в небо, где, конечно же, то веселые облачка проплывают, то хмарь небесная оттуда на нервы давит.
А когда в этой палате лежал этот высокопоставленный человек, как назло хмурые дни попались, те самые дни, которые в грусть вгоняют. И говорит мне однажды этот высокопоставленный человек грустным голосом:
— Скажу я вам честно, Эрнст Рифгатович, что надоело мне с облаками общаться. Они, облака-то, мне кажется, прогрессу моего лечения препятствуют. Грусть своей хмарью наводят. А лежать, повернувшись затылком к облакам, как-то неудобно — цветочки на подушке начинают раздражать, да еще и какая-нибудь гадость на ум приходит… типа того, что эта болезнь… еще только цветочки!
Я, естественно, сказал, что вид неба облагораживает человека и что ангелы, летающие в небе, дают дополнительный лечебный импульс, помогая нам — врачам.
Высокопоставленный человек слегка засомневался и через пару дней сказал мне следующее:
— Боюсь, Эрнст Рифгатович, нельзя мне в такой дозе с Богом общаться. Ведь я, глядя в небо, смотрю ему, Богу, прямо в глаза. И, кстати, не так-то легко взгляд Бога вынести! Поэтому лучше вы, дорогой профессор, переведите меня, пожалуйста, в любую другую палату, где из окна земная жизнь видна, пусть неказистая, пусть противная, но земная.
Я, конечно же, проявил активность и перевел этого высокопоставленного человека в другую палату, из окна которой открывался вид на забор вокруг нашего центра.
Через три дня этот высокопоставленный человек говорит мне, что лечение у него пошло значительно лучше, поскольку ему стало очень весело.
— Почему? — спросил я.
— А вон там, — он показал рукой на забор, — за забором, в том месте, где растет дуб, есть тупиковая площадка, на которой разворачиваются машины.
— Ну да, есть там такая площадка, — ответил я, выглянув в окно.
— Знаете, что там творится по вечерам и даже днем?
И что же там творится?
— Сплошной публичный дом! — с нотками восхищения произнес высокопоставленный человек.
— Да неужели?
— Да, да! — радостно воскликнул он. — С проспекта Октября всех проституток сюда возят, чтобы с ними здесь… в машине… расплатиться.
— А-а, — растерялся я.
— Теперь я за этим наблюдаю, а не за… облаками.
— А-а.
— Весело, кстати, да и… лечение впрок пошло.
— А лечение и вправду впрок пошло от этих… наблюдений? — спросил я.
— На Земле ведь мы живем и… лечимся. А то, когда в небо смотришь, то как будто уже… туда пора, — ответил высокопоставленный человек.
Помню, я задумался, чтобы осознать смысл «лечебного фактора проституции». А потом я пошел к себе в кабинет и дал распоряжение заместителю по общим вопросам, чтобы он повесил красный фонарь на дубе, который высится над этим… развратным местом.
Через два дня подогнали подъемный края и на высоте около 20 метров повесили на ветке дуба огромный красный фонарь, к которому еще и провели электричество, чтобы он по ночам светился, своим благородным светом, возбуждая любовные порывы владельцев автомобилей.
Через неделю, внимательно наблюдавший за площадкой под красным фонарем высокопоставленный человек, сказал:
— Культурнее стали те, которые сюда приезжают. Раньше би-бикали, выходили из машины, бутылки бросали… то есть нервировали тех, кто приехал на площадку первый и занял место… для любви… А сейчас, под красным фонарем-то стоят и культурно ждут своей очереди или… начинают параллельно с ними. Понимают, что там, может быть, его… «молочный брат». Как будто бы в культурном публичном доме себя чувствуют.
После этого рассказа я позвонил главе администрации нашего Района и рассказал ему о своем «благородном» деянии, особо отметив, что этим самым я хоть на йоту повысил культуру уфимцев. Он, хороший и умный человек, со мной согласился. Тогда я попросил его расчистить площадку пошире, чтобы… доставить больше удовольствия… высокопоставленному человеку, да и… нашим сотрудникам, которые тоже, как выяснилось, нередко (вместо работы!!!) с удовольствием наблюдают за автомобилями… под красным фонарем.
Глава администрации района выполнил мою просьбу. Площадка под красным фонарем стала значительно больше, и «упражняющиеся в любви» уже не заглядывали друг другу в окна автомобилей, сбиваясь с ритма и имея неприятный раздрызг в душе.