Герье так и сказал — «представиться», что, видимо, очень понравилось старику лакею, и тот предложил ему подождать в вестибюле.

Этот вестибюль был пространством не шире квадратной сажени и был непосредственно за дверью. Пол тут был каменный, и здесь же стоял шкаф с какой-то посудой.

Лакей пошел докладывать.

Минут через пять лакей затем вернулся и сказал, что граф «просит» господина доктора.

Герье должен был оставить верхнее платье в вестибюле на руках старика и проследовать через низенькую комнату, как будто столовую, потому что посредине ее стоял большой стол, занимавший так много места, что шкаф с посудой пришлось вынести в "вестибюль".

Следующая комната служила кабинетом и представляла в своем убранстве странную смесь убожества с несколькими вещами поразительной роскоши и ценности.

Граф Рене занимал квартиру в три комнаты в нижнем этаже замкового флигеля, как раз ту, где жил Иоганн Бирон, когда был еще простым конюшим герцогини Курляндской.

Кабинет, в который вошел доктор Герье, был обтянут по стенам расписным под зеленые деревья полотном, как это делали еще в самом начале XVIII столетия. Плохенькая деревянная панель тянулась по низу стены.

Панель и расписное полотно были стерты, белый некрашеный пол был стоптан.

Мебель состояла по преимуществу из стульев с плетеным соломенным сиденьем. Узенькое темное зеркало висело в простенке.

Большой простой деревянный стол был покрыт великолепной турецкой шалью вместо скатерти. На столе стояла масляная карсельская лампа настоящего китайского фарфора.

У стола на двух самых обыкновенных табуретках был помещен дорогой баул с черепаховой и бронзовой инкрустацией.

На подзеркальнике виднелись превосходной работы бронзовые часы в стиле Людовика XVI. На столе лежали несколько книг в красных сафьяновых переплетах и табакерка, осыпанная бриллиантами…

В числе других безделушек Герье заметил три миниатюры на слоновой кости в овальных бархатных рамках. Это были портреты, но какие именно, Герье не успел рассмотреть, потому что в ту минуту, когда он хотел нагнуться к ним, дверь отворилась, и в комнату вошел граф Рене.

Это был высокий, стройный, не старый еще человек, в пудреном парике и в шелковом, сшитом по моде Людовика XVI кафтане, в чулках с вышитыми стрелками и в башмаках на красных каблуках и с золотыми пряжками.

Держался он необычайно прямо, высоко закидывал голову и на почтительный поклон доктора, видно, как человек, привыкший к этому почтению и не сомневающийся в том, что оно надлежит ему, ответил кивком головы, тряхнув ею назад и еще более выпрямившись при этом.

— Доктор Герье из Петербурга? — произнес он слова, которыми доктор велел доложить о себе.

Герье ответил утвердительно, сказав, что явился не по личному делу, а от имени госпожи Драйпеговой, и передал рекомендательные письма.

— Как вы назвали фамилию? — удивленно переспросил граф, и, хотя доктор повторил еще раз, он все-таки не мог уловить звуков этой странной фамилии, улыбнулся, покачал головой, прошел к столу и, распечатав письма, начал читать их, сказав доктору: — Вы позволите?..

Сев к столу, он принялся за чтение, но доктора не посадил.

"Однако! — подумал Герье. — Этот аристократ сохраняет свои привычки даже и в своем теперешнем положении!"

Граф Рене быстро пробежал одно письмо, взялся за другое, проглядел его и отложил в сторону; третье письмо было шифрованное и состояло из каких-то знаков, насколько можно было судить издали, вовсе не похожих на буквы французского алфавита.

Граф читал шифр почти так же бегло, как обыкновенное письмо, и только раз заглянул в таблички, которые достал из кармана.

Шифрованное письмо было довольно длинно; на половине его граф обернулся к доктору и проговорил, показывая на стул:

— Садитесь, пожалуйста!

Когда граф кончил чтение, он совсем иначе, ласково и просто, поглядел на Герье.

— Мне рекомендуют вас, — начал он, — как будущего сочлена, — и он назвал одно из тайных мистических обществ, имя которого было известно Герье понаслышке.

Доктор никак не ожидал, что в привезенных Драйпеговой письмах будет идти речь о нем, да еще как о будущем члене тайного мистического общества.

— Простите, — возразил Герье, — я не намереваюсь вступать ни в какое общество!

Граф Рене поднял брови.

— Как же это так? Мне пишет один из самых уважаемых и почетных наших деятелей, что вы готовы уже к достижению одной из высших степеней.

Герье вспомнил свой разговор с Трофимовым и, разумеется, вывел заключение, что это, вероятно, Трофимов делал о нем такие предположения.

— Кто же вам пишет? — спросил он.

— Я вам говорю, один из высших деятелей!

— Господин Трофимов, вероятно?

Граф сморщил брови и покачал головой.

— Нет, я такой фамилии не слыхал!

— А как фамилия того, кто вам пишет?

Граф улыбнулся, как будто этот вопрос, по своей наивности, был достоин улыбки:

— Наши высшие братья принимают фамилии, какие им заблагорассудятся, а мы знаем их лишь по мистическому имени.

— Какое же его мистическое имя?

— Оно может быть открыто только тем, кто его носит!

— Вот видите ли, — заговорил доктор Герье, чтобы сразу покончить с вопросом о тайном обществе, — я никогда ни с кем не сталкивался из оккультистов, масонов или вообще людей, принадлежащих к тайным обществам! Только незадолго перед моим отъездом сюда я был приглашен, хотя совершенно не искал этого, на действительно поразительные опыты, которые были показаны в тайном собрании. Пригласил меня некто Трофимов и затем говорил со мною, причем оказался человеком, достойным доверия и уважения. Но затем, к сожалению, мне пришлось разочароваться в нем.

— Разочароваться?!

— Да, потому что я видел его близкие отношения к человеку, о котором имею полное основание сказать, что он дурной.

— И только-то?

— Разве этого мало?

— Однако как вы еще молоды, доктор, и способны увлекаться непроверенным впечатлением! Если бы хорошие люди отвертывались от дурных и не желали иметь с ними сношения, то эти дурные имели бы возможность творить, что им угодно, и ничем не сдерживаемое зло распространялось бы все больше и больше! Из того, что ваш господин — как вы его назвали? — имеет отношение с дурным человеком, ничего еще не следует. Это может одинаково свидетельствовать как не в пользу, так и в пользу его нравственных качеств. Все зависит от того, как он сам ведет себя.

Доктор Герье задумался.

В самом деле, может быть, граф Рене был прав, и он слишком поспешно сделал свои заключения о понравившемся ему сначала Степане Гавриловиче.

Ему было лестно также, что о нем все-таки давали хорошие рекомендации, и это не могло не затронуть его самолюбия.

— Пусть так! — сказал он. — Мне очень приятно, если господин Трофимов рекомендует вам меня, значит, он считает, что я на дурное не способен, и, значит, он считает дурным то, на что именно я считаю себя неспособным. И если он пишет вам…

— О, нет! — перебил его Рене. — Это не он мне пишет, потому что тот, чье это письмо, живет в Германии, он написал в Петербург, а оттуда его письмо препроводили ко мне вместе с другими письмами об этой барыне. Вы здесь находитесь при ней?

— Да, при ней! — подтвердил доктор.

— И знаете, зачем она приехала?

— Нет, об этом не имею ни малейшего понятия.

— Вы давно ее знаете?

— Очень недавно. И попал я сюда по недоразумению, думая, что на ее месте будет не она, а другая.

— Так что вы не посвящены в ее замыслы?

— Нисколько.

— Впрочем, я и не сомневаюсь в этом, потому что если бы вам были известны ее намерения, вы не могли бы отнестись к ним сочувственно, иначе мне не писали бы о вас того, что пишут.

— А разве в ее намерениях есть что-нибудь преступное?