Семен стоял неподвижно, ему казалось, что происшедшее — нелепый обман зрения. Он прильнул лицом к стеклу и почувствовал его холодок на плотно-прижатом кончике носа. Мертвый свет ровно заливал окрестность.

Прошло несколько секунд, прежде чем Семен сообразил, что произошел именно тот самый взрыв, которого он боялся больше всего. Беззвучность катастрофы не дала осознать в первый момент ее значения.

Тамара тем временем проснулась. Бросив беглый взгляд на спокойно спавшего в своей кроватке ребенка, она оглянула затем комнату и увидела неподвижно стоявшего у окна Семена. Она окликнула его и, не получив ответа, подошла к нему ближе, ласково и удивленно снова назвав его по имени.

Семен обернул к ней странно — спокойное лицо, без слов, он указал ей в окно на развалины постройки. Тамара ухватилась за его плечо.

— Кто это сделал? Зачем?

Ей показалось, что она закричала это, но голос ее был сдавлен. Семен пожал плечами:

— Взрыв!

Тамара, опустив руки, смотрела на него расширенными круглыми глазами. Углы ее рта опустились, обезобразив лицо гримасой отчаяния.

— Что же теперь с нами будет?

Семен ничего не ответил. В первый раз ему изменила обычная бодрость. Что, в самом деле, будет с ними теперь? Пропал упорный, напряженный труд нескольких лет. Конечно, источник перекиси водорода сохранился, добывать газы и воду можно продолжать попрежнему. Но как должна обескуражить товарищей мгновенная потеря того, что было добыто в результате тяжелой работы! Их воодушевляла страстно желаемая цель, время достижения которой они приблизительно определили. Теперь этот момент не только отодвигался на несколько лет: кто мог бы поручиться, что, когда опять накопится некоторое, — может-быть, еще большее количество газов, — новый неожиданный взрыв не уничтожит всего в одну секунду? При таком сознании, откуда же взяться одушевлению, с которым единственно можно жить в этой удручающей обстановке, в этой планетной тюрьме, и нести изб дни в день однообразный утомительный труд! У Семена опустились руки.

Когда товарищи, оповещенные о несчастьи, собрались в его комнате и, столпившись у окна, разглядывали печальные развалины сарая, произошло то, чего он так боялся, что было страшнее самого взрыва: глубокое отчаяние, подавленность, апатия овладели всеми. И, что хуже всего, на этот раз Семен не чувствовал в себе силы поднять их дух, проявив бодрость — хотя бы даже притворную, как ему иногда случалось Безмолвно и единогласно признанный руководителем коммуны, он чувствовал на себе серьезную ответственность за судьбу товарищей. Он культивировал в себе бодрость. Бывало и так, что в момент общего упадка духа и он испытывал душевную слабость. Но, привыкнув к тому, что его считали олицетворением оптимизма, он всегда успешно поднимал настроение друзей и потом сам вспыхивал от зажегшегося в них огня энергии.

Но теперь — он чувствовал — это невозможно.

А они ждали от него спасения. И он молчал, как вождь, обманувший доверие, взявшийся руководить и оказавшийся негодным для этого. Он потупил глаза, он почувствовал себя уничтоженным.

— Но отчего это произошло? — тихо, среди общего молчания, спросил Федя.

Как странно! В этом простом вопросе Семену мелькнул якорь спасения. Отчего произошел взрыв? Если найти причину, то, может быть, ее удастся устранить в дальнейшем. А тогда — больше шансов за то, что катастрофа не повторится.

Стали вспоминать работу минувшего дня, затем осмотрели место взрыва, но там, конечно, не нашли ничего, что могло бы указать на его причину. Однако Федя высказал довольно правдоподобное предположение.

Обычно перекись водорода оставляли в неплотно прикрытом ящике. Быть может, на этот раз, по неосмотрительности, ящик закрыли слишком плотно. Возможно, что оттого она и взорвалась.

Проверить это предположение было теперь, разумеется, нельзя. Но оно казалось правдоподобным.

Итак, возможная причина катастрофы найдена. Это хорошо — потому что, по крайней мере, известно, чего надо беречься в дальнейшем.

Семен сказал об этом товарищам. Но он не чувствовал в себе уверенности. Трудно уговаривать взяться за работу людей, которые трудились несколько лет и только что мгновенно все потеряли. Опять начинать сначала? Для этого нужны не только рабочие руки и желание вернуться. Необходим энтузиазм.

Лиза робко улыбнулась. Она удивленно прислушивалась к возникшему в ней странному ощущению. Это было что-то хорошее, но что — она никак не могла еще определить. Какая чепуха! Ей припомнилось ощущение легкого щекотания указательного пальца правой руки. Почему-то оно напоминало что-то приятное.

— Муравей! — вдруг произнесла она.

Какой муравей? — удивились товарищи. К Лизе обратились недоумевающие взгляды. Но она уже весело улыбалась. Бесформенная ассоциация превратилась в отчетливое воспоминание. Она заговорила с торопливым воодушевлением:

Когда, — помните? — в ракете… — мы потеряли надежду на спасение… и я нашла вдруг муравья… Он полз у меня вот по этому пальцу, — она вытянула розовый палец, — нам было радостно и грустно видеть его. Он напомнил потерянную Землю. А теперь приятно вспомнить его… И не только поэтому. Когда я была маленькой, я любила лежать на земле и следить за муравьями. Муравей тащит огромную тяжесть. Ползет вверх. Вот он уже добрался почти до самого верха и сорвался. Так что же? Он не теряет энергии. Снова медленно и настойчиво карабкается он вверх. Так вот, друзья. Начнем сначала…

И будем вновь неудержимо стремиться к цели, как муравей, не обескураженный катастрофой! — подхватил Семен, которого бессвязная речь Лизы воодушевила образом непобедимой энергии муравья. — Права Лиза! Труд и настойчивость — вот что приведет нас к цели! Построим новый сарай, возобновим добывание газа и воды и приготовление баллонов и постараемся не повторить ошибки, повлекшей взрыв.

Там, где не действует отвлеченная логика, иногда оказывается убедительным конкретный живой образ. Семен чувствовал, что Лизе удалось поднять общее настроение. И Нюра вновь повторила свой лозунг, который немедленно был подхвачен всеми присутствующими: — Все для ракеты!

Вновь начались трудовые будни.

Дальнейшая работа была значительно облегчена тем, что уже выработались технические навыки для каждого трудового процесса. Вместо прежних перебоев, неизбежных вначале, работа приобрела стройный и строгий ритм. Благодаря этому, обслуживание колонии стало отнимать меньше энергии и времени. Большее количество их стало возможным уделять доставке перекиси и добыванию газов. Как трудолюбивые муравьи, работали люди: новый сарай воздвигся на месте разрушенного, и медленно, но неуклонно рос запас баллонов с газом.

А время шло. Вернее, оно стояло. Один великий мыслитель сказал: «Мы говорим — время проходит. Это неверно: мы проходим, а время остается!» Ведь время и пространство существуют лишь постольку, поскольку мы их измеряем.

У жителей планеты Ким теперь существовало два способа измерять время: продолжая хранить земной счет времени, они считали также кимовские годы.

Вышло так, что до сих пор эти годы начинались катастрофами. Начало первого ознаменовалось гибелью Петра. В первые дни второго произошел взрыв.

Зато в первом году произошел ряд приятных событий: открытие источника, рождение детей.

Второй год не дал ничего замечательного в этом отношении. Он был отмечен непрерывной тяжелой работой, правильно шедшей изо дня в день и дававшей отчетливый результат: медленно, но неуклонно росли в сарае штабеля баллонов с газами. Среди унылого однообразия, среди тюремной монотонности жизни наших изгнанников этот сарай был воплощением надежды, поддерживавшей их. Он наглядно напоминал, что момент полета на Землю не только когда-нибудь наступит, но и неуклонно приближается, с каждым вновь наполненным длинным алюминиевым ящиком. Однако еще много надо было терпения: теперь уже ясно было, что необходимый запас газа будет готов приблизительно к концу второго десятилетия со дня отлета с Земли.