Она скривилась.

— Ничего себе — мыши! Знаете, Марсэлл, если я вижу крысу, я ее так и называю. Я все вещи называю своими именами. Я всегда говорю правду.

— А я, — говорю, — не всегда. Вот, например, когда вижу злую дуру, иногда обращаюсь к ней «барышня». Этот вид вранья называется «вежливость». Короче, я надеюсь, что мы договорились. Вы варили кофе?

Дернула плечами.

— У вас какая-то странная кофеварка. Она не работает.

Эдит пристроила кофеварку на мой атлас разумных форм жизни, чтобы ровно стояла. Я ее поднял и потряс. В ней зашуршал сухой кофе.

Я говорю:

— У нас на Земле Грома, когда хотят кофе, сначала наливают воды, а потом включают кофеварку.

И она возражает очень логично:

— Но вы же не велели принимать душ!

Я вздохнул. Тут ничего нельзя было поделать.

Потом я готовил еду. Эдит сидела в углу на двух подушках, потому что побрезговала сидеть на койке рядом с крысой. Она мне сказала, что не может передвигаться по каюте, потому что у нее туфли скользят. В сущности, это было и мне, и ей одинаково удобно. Мне — потому что Эдит явно не могла выбраться в рубку без посторонней помощи, а ей — потому что я был просто вынужден теперь помогать ей во всяких бытовых действиях.

Готовить еду, в частности. Хотя во многих мирах нашей Галактики считается, что это дело особей женского пола. Но вообще-то, это больше позабавило Эдит, чем меня огорчило.

Я сварил кофе, сделал бутерброды, нашел пачку бисквитов и открыл банку джема. И когда кофе дошел, я увидел, что Мыш просыпается.

Начал он с носа. Зрелище. Глаза еще закрыты, а кончик носа уже шевелится и вибриссы уже нацелены на интересующий предмет — на кофейник. А потом он проснулся окончательно, хотя это сложно сделать быстро в таком полузабытьи от лекарств.

Но он проснулся, посмотрел на меня внимательно и пискнул.

Ребята, это было что-то! Язык у мышек фонетически очень сложный. Многие звуки произносятся в ультразвуковом диапазоне, слова выговаривать — не для человеческой гортани. Я думал, что строить дешифратор придется дико долго и мучительно из-за этого языкового строя. А он взял чисто — первое же слово.

Потому что слово было невероятно принципиальным для аборигенов. Исполненным глубокого смысла и мощной эмоциональной энергии. Сакрально значимым. Такие важные вещи ловятся на раз.

Мыш сказал «еда».

Глядя на меня. Вопросительно и серьезно.

— Еда, — говорю. — Ты голоден?

Попал в десятку. Еще одно очень значимое слово. Мыш издал утвердительный звук. И сел.

Забавно мышки сидят, не как люди, а как бы на корточках. Собираются в такой комочек и делаются больше похожи на крыс, чем когда-либо. Мышу, наверное, было еще всерьез больно, но он этого ничем не показывал, только смотрел на меня и водил носом. Я дал ему бутерброд.

Мыш взял обеими руками и сделал какое-то хитрое быстрое движение — вроде маленького прыжка сидя. Повернулся ко мне спиной и стал есть. Чудной местный этикет.

Эдит на это смотрела с омерзением. Я только надеялся, что у мышек принципиально другая мимика, поэтому Мыш не поймет. Ошибся.

Они очень чувствительные, мышки. Почти парапсихики в том, что касается эмоций. Все он понял. Но это потом.

Он был жутко голодный, я видел. Я поставил перед ним блюдо с бутербродами и бисквитов положил — и он съел почти все. Я налил ему сладкого кофе. Подумал, что надо было бы воды — но он вылакал кофе из чашки. Потом посмотрел на меня и принялся чиститься. Лизать ладошки и тереть щеки с вибриссами. Показывал, что закончил обед.

— Ну что, — говорю. — Ты — в порядке? Хорошо?

Взглянул на меня, пискнул:

— Хорошо.

Контакт как по маслу пошел. Если бы не Эдит, все было бы еще лучше.

Ну что сказать. Словарный запас у Мыша богатством не отличался — образование у него, похоже, было не гуманитарное. Но мы начали разговаривать и оба поняли, что договориться сумеем. На этом «еда» и «голод» дешифратор очень быстро раскочегарился, на удивление.

Я сел рядом с Мышом, и он как следует меня обнюхал. Я дал ему руки понюхать, потом он меня в нос понюхал, и Эдит на нас смотрела, как на парочку идиотов. Невдомек человеку, что у каждой расы свои любезности.

Потом Мыш сказал:

— Ты богатый, — я не понял, утвердительно или вопросительно.

— Да, — говорю.

— Много еды, — говорит. — Хорошая еда. Свет в гнезде, жена толстая.

Лицо Эдит надо было видеть. Она на Мыша посмотрела с ненавистью — я имел дурость подстроить ее дешифратор тоже, на всякий случай. А напрасно.

— Не жена, — говорю. — Просто самка.

Мыш ничего не ответил. По-моему, не поверил. Немного подумал и спросил:

— Как получилось, что гнездо упало сверху?

Озадачил меня. Я никак не мог придумать, как ему объяснить. Нужно было не только на доступном уровне, но еще и короткими фразами, потому что длинные совершенно не переводились. В конце концов говорю:

— Гнездо летает. Гнездо летело. Сломалось. Упало. Это плохо.

Мыш выслушал внимательно и присвистнул:

— Плохо. Очень.

— Почему? — спрашиваю.

Мыш ткнул меня носом в плечо и сказал речь. И говоря, все время двигался: припрыгивал, подергивал ушами, менял позы — по человеческим меркам, вероятно, темпераментно жестикулировал.

— Я — Старший. Сын Бойца. Внук Бойца. Сам Боец. Я одиночка. Контролирую тоннель. Маленькие тоннели — до Грязных Вод. Большой Босс против. Большой Босс велел шестеркам — убить одиночек. Будет Большой Клан. Все под ним. Все тоннели — их. Катакомбы — тоже их. Крепость всегда была их. Если одиночки хотят жить — пусть дают еду. Так. Я сказал — нет. Я ушел. Я говорю — могу ходить в тоннель. Большой Босс сказал — тоннель его. Все, что в тоннеле — его.

— Ух ты, — говорю. — То есть, ты хочешь сказать…

— Гнездо упало в тоннель, — продолжает. — Шестерки шарят вокруг. Сказали — гнездо Большого Босса. Все, что в гнезде — Большого Босса. Я сказал — я посмотрю. Они сказали — ты умрешь.

— В смысле, — говорю, — ты или я?

— Мы, — отвечает. — Мы умрем. Будем едой. Гнездо возьмет Большой Босс. Свет. Двери. Ему нужно — так они сказали. Кто возразит — будет едой.

Вот так я и определился, на чьей я стороне. Я поразмыслил и решил, что такая крыса, как Старший Мыш, товарищ пирату на сто процентов. Отчаянный парень. И потом: я не знал, кто тут у них Большой Босс — тоже мне крысиный король! — но мне этот тип не понравился заочно.

Я не слишком люблю тех, кто все норовит подгрести под себя. Мы, Дети Грома, не приемлем диктатуры. Наш девиз — свобода, мир и человечность. А эти святые понятия требуют защиты.

— Мы не умрем, — говорю. — Мы будем драться. У меня есть — чем.

— Хорошо, — отвечает. — Драться — хорошо.

Но сказано это было, по-моему, не очень уверенно.

Эдит все это время слушала. Мне даже показалось, что она выводы делает — лицо у нее приятно выглядело, сосредоточенно. Казалось разумным. Но потом она сказала:

— Напрасно вы все-таки сюда притащили эту крысу, Марсэлл. У них тут какие-то грязные дела. И знаете, хоть они и говорящие, эти крысы, все равно…

Это с работающим-то дешифратором!

Мыш на нее посмотрел молча. И было совершенно непонятно, о чем он думает. У мышек оказалась не просто другая мимика — у них не оказалось никакой. Совершенно неподвижные мордочки. Без мимических мускулов. Мне пришлось долго выяснять, как они выражают свои эмоции — а до того только угадывать.

Я подумал, что Мыш рассердится или обидится. Не слишком-то мне это нравилось.

— Эдит, — говорю, — вы недопустимо грубо отзываетесь о разумном существе из мира, куда мы с вами, между прочим, без спроса свалились. Причем — о существе, которое нас пытается предупредить об опасности.

А она говорит язвительно:

— Марсэлл, у вас на борту есть крысоловки?

Я уже хотел рявкнуть, но тут Мыш пискнул:

— Самка, молчи. Большой, слушай.

Эдит хотела возмутиться насчет «самки», но я захлопнул ей рот ладонью. И прислушался.