К тому времени меня избрали секретарем партийной ячейки в группе, состоявшей из двадцати человек, в основном комсомольцев. Я стал членом редколлегии школьной газеты. Как-то в городе я повстречал своего институтского однокашника В.Черкашина, работавшего во Втором главном управлении. Он пригласил меня в общежитие, где на радостях, под настойчивые понукания собравшихся, я впервые опрокинул граненый стакан водки и заел пельменями. Все захлопали и объявили, что отныне я могу называть себя настоящим чекистом, а не белоручкой из Первого главного управления. Виктор рассказал, что продолжает ухаживать за сестрой моей Людмилы, часто ездит к ней в Ленинград, но, кажется, Юра Гулин имеет больше шансов на успех. Действительно, хотя Гулин работал в Игарке, он сумел завоевать сердце моей новой родственницы и вскоре женился на ней.

Близился конец учебы. С начала пятьдесят восьмого года нас поодиночке начали вызывать к Визгину. С ним обычно сидел представитель кадров из Москвы и вел предметный разговор о будущем назначении. Пошел слух, что кому-то предложили дальнейшую учебу и подготовку для последующей заброски нелегалом. Многие заволновались. Я тоже. Со стороны это выглядело чертовски заманчиво: уехать с чужим паспортом на оседание в неведомую страну, потом переместиться из нее в другую и уже там, проникнув к государственным секретам, начать настоящую, достойную мужчины работу. Но как же быть с семьей, Людмилой и Светланой? Им же нельзя туда ехать. Значит, разлука на многие годы? Было от чего волноваться! Но мысль о грядущих героических свершениях в качестве нелегала вскоре пришлось отставить. Мне предложили Восьмой (восточный) отдел с перспективой скорой командировки в Каир.

Три госэкзамена я сдал без напряжения, получив диплом с отличием. Одновременно закончил обязательные курсы автовождения. Перед выпускным вечером меня неожиданно вновь пригласил Визгин. «Есть предложение сменить географическое направление, — сказал он с улыбкой. — Тебя заприметили люди из американского отдела. Сейчас подбирают молодежь для направления на учебу в США. Как ты смотришь на это?»

У меня екнуло сердце в груди. Вот это да! «Конечно, согласен», — выпалил я.

Итак, впереди США. Думал ли я в Ленинграде, что такое возможно? Как ни странно, не только думал, но даже грезил наяву. Мне виделись громады небоскребов Нью-Йорка и Чикаго, отважные ковбои на быстроногих мустангах и тысячи сверкающих автомашин. Я напевал мелодии Фримля из «Роз Мари», и, хотя сценически дело происходило в Канаде, она как бы олицетворяла собой «цветок душистых прерий» Североамериканского континента.

Однако нужно было думать о легенде. Шесть лет учебы в системе госбезопасности должны быть забыты. Я посоветовался со специалистами из Первого (американского) отдела, и мы остановили выбор на Ленинградском университете. Я срочно выехал в Ленинград, встретился со Славиной, давно связанной с филологическим факультетом ЛГУ, побродил по университетским коридорам, отобрал из перечня дипломных работ приемлемую для меня тему и через месяц держал в руках диплом с отличием № 981064 за подписью ректора ЛГУ им. Жданова членкора Академии наук СССР профессора Александрова.

В Первый отдел я пришел в августе 1958 года. С этого времени начался отсчет моей рабочей биографии.

В звании старшего лейтенанта я был назначен на должность оперуполномоченного с окладом 170 рублей в месяц. Вместе с доплатами за «звездочки», выслугу лет (учеба включалась в общий стаж службы) и знание языка мой заработок составлял около 300 рублей. Всему офицерскому составу ежегодно выдавали компенсацию за обмундирование, составлявшую от 100 до 500 рублей. На отпуск полагалось около 100 рублей плюс бесплатный проезд до места отдыха и обратно. Этим и ограничивалось материальное довольствие оперативного состава КГБ. Разведка никаких преимуществ в то время не имела, за исключением поездок за рубеж — привилегии, компенсировавшей серые будни и затыкавшей дыры в семейном бюджете. Спецмагазинов и распределителей тогда не существовало, по крайней мере для младшего и среднего звена. Гастрономы в Москве ломились от всевозможных яств, промтовары с точки зрения внешнего оформления оставляли желать лучшего, но были довольно доброкачественны и долговечны.

После налета на органы госбезопасности, учиненного Хрущевым, уровень жизни сотрудников заметно снизился. Отменили некоторые надбавки, например за секретность, отобрали многочисленные санатории и дома отдыха, перестали строить жилье, потеснили в служебных помещениях, передав ряд зданий другим ведомствам. Сохранились, однако, неплохая поликлиника, мастерские по пошиву одежды и обуви.

Самой сложной проблемой для значительной части чекистов была жилищная. С первого дня работы в ПГУ я поселился в гостинице «Пекин», половина которой принадлежала Хозяйственному управлению КГБ. Счет за двухместный номер частично оплачивался из государственного кармана, и, поскольку я готовился к скорому отъезду, меня этот вопрос не беспокоил.

В сумрачном кабинете с высоким потолком на восьмом этаже меня посадили со старшим оперуполномоченным Вадимом Косолаповым. Он только что вернулся из Нью-Йорка и излучал уверенность молодого человека, безнаказанно вкусившего запретный плод. Маленького роста, блондин, с приятными манерами и внешностью, Вадим выступал в роли гида на не изведанных мною тропах. Его доброжелательное внимание помогло мне быстро войти в коллектив и, несмотря на ограниченность времени, поднять из архива дело бывшего агента НКВД — журналиста, выдворенного из СССР в июне 1941 года за публикацию «провокационного сообщения о якобы готовящемся нападении Гитлера на Советский Союз».

Изучив материалы дела и узнав, что агент жив и находится в США, я предложил при случае извиниться перед ним и попытаться восстановить рабочий контакт. Такая рекомендация была направлена в Нью-Йорк. Но «желтый газетчик» к тому времени стал маститым обозревателем и интереса к возобновлению связи не проявил.

Поездка в США, намеченная на середину сентября, по неизвестным причинам откладывалась, и я все больше втягивался в повседневную чиновничью суету. Помимо беготни по архивам и чтения различных справок об оперативной обстановке в Нью-Йорке, я раз в неделю вместе с отделом выезжал на спортивные занятия на стадион «Динамо». Излюбленным видом спорта был волейбол, и весь отдел вместе с начальником А. Феклисовым резвился около сетки. Как-то во время игры я с подачи сильно ударил через сетку и залепил мячом прямо в физиономию зазевавшегося начальника. Конечно, в спортивном азарте чего не бывает, но из-за разбитой губы Феклисова чувствовал я себя неловко.

Наконец нашу группу «студентов» из ПГУ вызвали в ЦК ВЛКСМ, где мы познакомились с остальными участниками советско-американской программы студенческого обмена. Были здесь гражданские лица, представители военной разведки и, конечно, партийного аппарата в лице аспиранта Академии общественных наук при ЦК КПСС Александра Яковлева. Принимал нас Сергей Романовский — холеный, самоуверенный комсомольский чиновник из хрущевской плеяды выдвиженцев, впоследствии переведенный на работу в МИД. Мы сидели в его просторном кабинете и слушали со скучающим видом его длинные сентенции о пользе международных контактов. Всем нам было известно, что мы первые советские студенты, выезжающие в Америку после войны, и что нам надо высоко нести знамя первопроходцев разрядки. Когда Романовский кончил, никто не проронил ни слова. Озадаченный вожак молодежи, привыкший, видимо, к аплодисментам, спросил, все ли ясно. В ответ — невнятное бормотание. «А как вы знаете английский язык?» — встрепенулся вдруг Романовский. Воцарилось молчание. Никто не хотел похваляться своими знаниями. Потом чей-то голос произнес с насмешкой: «Да пару слов связать сумеем». Романовский среагировал бурно: «Что значит пару слов? Вы разве не изучали язык, не проходили специальные курсы в Минвузе? Я вижу, ваша группа просто не готова к ответственному политическому мероприятию. Я доложу в ЦК, чтобы вас задержали». Все подавленно молчали.