На втором этаже нас приняли активисты антикастровского движения и наперебой начали делиться своими невзгодами, отсутствием должной поддержки со стороны правительства США и мировой общественности. Мы в свою очередь выражали «нетерпение» медлительностью антикастровских сил, разобщенностью, царящей среди них.

«Когда же вы наконец начнете? — настойчиво повторяли мы. — Весь свободный мир ждет ваших решительных акций по свержению коммунистической диктатуры». Для того чтобы доказать необходимость своего существования, наши собеседники старались убедить нас, что они не бездействуют. Нам вручили листовки, меморандумы и прочую подобную литературу, а потом предложили дать свои почтовые адреса, дабы мы могли и впредь получать их печатную продукцию.

Здесь произошла маленькая заминка, не ускользнувшая от внимания любезных хозяев особняка. Давать ложные адреса и фамилии означало поставить себя под угрозу репрессий со стороны американских властей, если обман будет обнаружен. Мы предложили в ответ названия гостиниц, в которых якобы остановились, и со словами благодарности за теплый прием поспешили к выходу, увидев при этом подозрительный косой взгляд одного из кубинцев, прошептавшего что-то другому. Тот взялся за телефонную трубку, и мы почувствовали, что нам несдобровать, если вовремя не унесем ноги. Из подъезда мы выскочили почти бегом и, оглянувшись, увидели, как кубинцы, возбужденно переговариваясь, собираются внизу.

Наша машина стояла за углом. Через несколько секунд, взревев мотором, она унесла нас за пределы опасной зоны. В Центре неплохо оценили итоги поездки.

Поиск источников информации по Кубе не ограничился флоридским вояжем. В Нью-Йорке я случайно познакомился с дочерью владельца антикварного магазина «Аргоси», которая состояла в любовной связи с кубинским летчиком, совершавшим полеты на Кубу для выброски там диверсионных групп и амуниции. Полученные от нее сведения дополнили картину лихорадочных усилий антикастровских элементов, намеревавшихся повторить высадку вооруженного десанта.

Чуть позже в мое поле зрения попала общавшаяся с кубинцами перуанская писательница Катя Сакс, автор нескольких популярных романов на испанском и английском языках. Дочь проживавшего в Лиме банкира, выходца из России, она была далека от политики, и мне пришлось выступать перед ней в качестве русского эмигранта. Под этой личиной она представляла меня своим многочисленным знакомым, жившим с богемным шиком и вращавшимся в самых различных кругах. Кажется, через Катю я вышел на племянника русского писателя Леонида Андреева — Николая. Этот молодой человек, обладавший крупным состоянием, никогда не был в России в мечтал посетить родину своих предков. Я быстро нашел ключ к его сердцу, но по возвращении из московского отпуска узнал из газет, что он погиб в автокатастрофе.

В 1962 году Барковского на посту резидента сменил Борис Иванов. В прошлом сотрудник контрразведки, начавший работу в органах еще в предвоенные годы, Борис Семенович принадлежал к тому типу руководителей, которые не останавливаются, достигнув определенных высот. Всегда подтянутый, доброжелательный, он много времени уделял самообразованию, неустанно возился с подчиненными, наставляя их, как нужно обзаводиться связями, выуживать информацию. Внимателен он был и к семейным делам, и к личным нуждам сотрудников резидентуры, чем завоевал авторитет и доверие.

К тому времени сменился и заместитель резидента по политической разведке. На место Кулебякина пришел Николай Багричев, а затем Михаил Полоник. Мне поручили восстановить утерянную связь с агентом из числа сотрудников Секретариата ООН, греком по национальности. Я несколько раз выходил на «вечную явку» — обусловленное место встречи, предусматривающее четко зафиксированную периодичность с обязательным паролем при первичном контакте. Однако агент не появлялся, и Москва рекомендовала мне проявить инициативу в поиске.

После упорной работы с телефонными справочниками, посещения ряда адресов я, наконец, нашел злополучного грека, завербованного, судя по официальным документам, несколько лет назад, но, кажется, не совсем представлявшего, что от него хотят. Я же был несказанно рад, что выполнил задание Центра, и исходя из оперативных характеристик грека с ходу изложил перед ним перспективу нашего сотрудничества. Он должен будет заводить знакомства с женским персоналом миссии США при ООН, либо молодыми девушками, желающими работать в госдепартаменте, угощать их, всячески одаривать, склонять, если надо, к сожительству, с одной конечной целью — получать от них закрытую, предпочтительно документальную информацию, которая будет хорошо оплачиваться.

Мой грек по кличке «Помпеи» воспринял задание без возражений. Кажется, ему даже понравилась идея вольной жизни за чужой счет. Поблескивая очками и возбужденно хихикая, он предложил учредить в Нью-Йорке небольшую туристскую фирму, которая будет служить крышей для его операций. Москва идею одобрила и вскоре прислала несколько тысяч долларов для снятия помещения и меблировки. Открывалась новая страница в моей оперативной жизни.

Однако прямые выходы на сотрудниц госдепа не давали результатов. Либо невзрачная внешность моего помощника отталкивала их, либо сам он водил меня за нос. Лишь через год подвернулась одна молодая учительница, которую грек прибрал к рукам для удовлетворения своих мужских прихотей. Я порекомендовал ему попытаться устроить ее в госдепартамент. С этого и началась подготовка к «внедрению» — классическая схема использования агента-вербовщика под чужим флагом для продвижения своего человека в нужный объект.

На первых порах работа с греком не вызывала отрицательных эмоций. Только раз меня кольнула мысль, что он ведет двойную игру. По делам своей, то есть нашей, туристской фирмы он собрался ехать в Испанию и в ходе обсуждения плана поездки как бы невзначай бросил: «Я мог бы отвезти письма или деньги вашим нелегалам в Испании. Ведь связь с людьми там наверняка затруднена». Я насторожился. Никакие аспекты нелегальной работы мы никогда ранее не затрагивали, но западные контрразведки всегда проявляли к этой стороне деятельности КГБ особый интерес. Подавив возникшее было сомнение, я заметил, что с испанской сетью проблем нет.

Втянувшись в дела службы, я все меньше внимания уделял работе по прикрытию. Виталий Кобыш взвалил на себя основной груз ночных репортажей, и я мог спокойно трудиться на стороне. Но счастье было скоротечно. После нескольких месяцев пребывания в США Кобыша неожиданно отозвали в Москву. Как выяснилось позже, в телефонном разговоре с Радиокомитетом он упомянул, что забыл привезти открепительный талон для постановки на партийный учет в советском представительстве при ООН. Кто-то из московских «доброжелателей» Кобыша расценил его разговор как разглашение партийно-государственной тайны. По абсурдному порядку, заведенному ЦК КПСС, находившимся в загранкомандировках советским гражданам запрещалось упоминать о наличии партийных ячеек в советских коллективах за рубежом. Так я снова остался один.

Поскольку вопрос о приезде замены затягивался, я решил сменить адрес корпункта и переселиться поближе к своим собратьям по перу, в более скромную трехкомнатную квартиру в доме на углу Риверсайда и 73-й улицы. Там я попал в тесный круг собкоров советских газет и стал частью этого круга. Я сдружился с правдистом Борисом Стрельниковым, известинцем Станиславом Кондрашовым, тассовцем Сергеем Лосевым. Последний, как и его американский сослуживец Гарри Фримен, помогал мне решать различные вопросы, выходившие за пределы его корреспондентских обязанностей. Полагался я и на поддержку завбюро ТАСС в Нью-Йорке Величанского.

По вечерам мы изредка собирались вместе на квартире у кого-нибудь из нас и вели долгие страстные споры о будущем своей страны. Все мы искренне принадлежали к числу хрущевских сторонников, но каждый выражал отношение к происходящему по-своему. Кондрашов читал наизусть стихи Евтушенко, Вознесенского и Мартынова. Его гражданский пафос укладывался тогда в яркие поэтические строки знаменитых поэтов. Стрельников, переживший тяжелое детство и прошедший солдатом войну, отличался мягкостью суждений, теплой товарищеской улыбкой, стремлением к компромиссам. Маленький, веселый Лосев заводился с полоборота, шумел, злился, но тут же отходил и наливал себе свежую порцию виски. Наши жены осваивали тогда твист, и эти казавшиеся бесконечными застолья завершались лихими плясками под ритмичные завывания Чабби Чеккерса.