– После пяти лет мальчик сможет обходиться без матери, – сказал он своей первой жене.

– Амитофо, – ответила она, перебирая четки. – У нее дома остался еще один сын. Ты должен вернуть ее законному мужу! Амитофо!

Сюцай, опустив голову и задыхаясь от волнения, проговорил:

– Но ты подумай, в три годика остаться без матери…

Однако старуха, отложив четки, упрямо настаивала:

– Я его сама воспитаю. Или ты боишься, что я его погублю?

Услышав эти слова, сюцай бросился к двери.

– Цю-бао – мой сын! – кричала ему вслед старуха. – Я не смогла родить тебе наследника, но ведь я твоя жена. Ты, видно, совсем рехнулся. И жить-то тебе осталось несколько лет, а все думаешь, как бы не лишиться этой бабы. А я не желаю, чтобы мое имя было рядом с ее именем на таблице предков.[11]

Старуха бранилась еще долго-долго, но сюцай был уже далеко и ничего не слышал.

Как-то летом на головке ребенка вскочил чирей, слегка повысилась температура. Старая госпожа много раз бегала к Бодисатве за снадобьем. Но мать была уверена, что у ее сына ничего серьезного; когда ему давали лекарство, он только зря плакал и весь покрывался потом. Мать потихоньку вылила снадобье.

Узнав об этом, старуха, притворно вздыхая, пожаловалась мужу:

– Ребенок болен, а ей все равно. Послушать ее, так он и не похудел вовсе! Нет у нее никакой любви к сыну, одна только видимость.

Сюцай промолчал.

Когда Цю-бао исполнился год, были устроены пышные именины. Собралось много гостей. Подарки принесли самые разные: одежду, лапшу, серебряный медальон с Буддой, позолоченного старичка – символ долголетия, который пришивают к шапочке. Гости от души поздравляли виновника торжества и желали ему долгой жизни. Лицо престарелого отца сияло, словно в лучах солнца.

Когда наступили сумерки, гости уселись за стол. Внезапно из темноты вынырнул какой-то человек и направился ко внутреннему дворику. Гости внимательно его оглядели. Судя по одежде, это был крестьянин; он весь зарос, одежда у него была заплатана, под мышкой торчал бумажный сверток. Сюцай подошел к нему и нерешительно спросил, откуда он. Тот, заикаясь, ответил. Только тогда хозяин догадался, кто это.

– Зачем ты привез подарок? – тихо спросил он. – Мог бы и без него прийти.

Скупщик кож боязливо глянул на гостей и сказал:

– Желаю вашему сыну долгих лет жизни.

Дрожащими руками он развернул сверток, и все увидели четыре больших посеребренных иероглифа, означающих: «Желаю долгих лет жизни!»

Тут появилась первая жена сюцая. Она мрачно оглядела пришедшего, но ничего не сказала. Из вежливости хозяин пригласил скупщика к столу. Гости стали перешептываться между собой.

Обильная выпивка и еда развязали всем языки и привели гостей в веселое настроение: они увлеченно играли в цайцюань, держали пари, кто больше выпьет, и так шумели, что тряслись стены. Только скупщик сидел молча, хотя и он тоже выпил. Никто с ним не разговаривал. Поглотив всю снедь, гости попрощались и стали расходиться.

Скупщик продолжал пить и есть, пока слуги не начали убирать со столов. Тогда он встал и отошел и крыльцу, где его поджидала жена.

– Ты зачем сюда явился? – спросила она печальным голосом.

– Дело есть.

– Тогда почему так поздно?

– Трудно было достать деньги на подарок. Я полдня проискал деньги, а потом пришлось еще искать подарок. Как я ни спешил, все равно опоздал.

Мать спросила:

– А как Чунь-бао?

Муж тяжело вздохнул:

– Я приехал, чтобы поговорить о нем.

– О нем? – как эхо откликнулась мать.

– Еще летом мальчик был нездоров, а осенью совсем расхворался. У меня нет денег на врача и на лекарства. Чунь-бао стал совсем плох. Как бы не помер. – Муж говорил медленно-медленно. – Вот я и решил попросить у тебя денег…

На душе у матери было тяжело, но она сдерживала слезы – ведь только что разошлись гости, которые поздравляли ее сыночка с днем рождения.

– У меня самой денег нет, – сказала она. – Каждый месяц выдают на расходы по два цзяо.[12] Эту мелочь я трачу на Цю-бао… Что же делать? А на кого ты оставил сыночка?

– Попросил присмотреть соседку. Ночью должен быть дома. Мне уходить пора.

– Погоди минутку, я попрошу у него, – сказала мать Чунь-бао.

Через некоторое время она вернулась и протянула мужу пять юаней.

Вечером третьего дня сюцай неожиданно спросил молодую жену:

– Где кольцо из синей яшмы, которое я тебе подарил?

– Отдала мужу. Он отнес его в заклад.

– Но ведь ты же взяла у меня пять юаней? – рассерженно вскричал сюцай.

Опустив голову, его вторая жена ответила:

– Этого мало.

– Не ценишь ты моего хорошего отношения, – вздохнул старик, – муж и первый сын тебе дороже. Хотел я оставить тебя еще на два года, да, видно, ни к чему это. Весной можешь уходить!

Молодая женщина выслушала его с каменным лицом, даже не заплакала.

Несколько дней спустя сюцай сказал ей:

– Кольцо из синей яшмы стоит очень дорого. Я подарил его тебе в надежде, что ты прибережешь его для нашего сына. Вот уж не ожидал, что ты отдашь кольцо под заклад! Хорошо еще, что жена ничего не знает. Если проведает об этом, не миновать скандала.

С того дня молодая женщина совсем зачахла. Взгляд ее стал безразличным, в ушах появился звон: ей непрерывно слышалась брань хозяйки. Все ее мысли были о больном мальчике. Она расспрашивала, не приезжал ли кто-нибудь из их деревни, справлялась, не едут ли туда. Может быть, Чунь-бао уже лучше, он поправляется? Однако никаких вестей не было. Хорошо бы занять два юаня и купить конфет для сына, но переслать сладости все равно было не с кем. Часто вместе с маленьким Цю-бао она выходила на дорогу и внимательно всматривалась в проезжающих. Раздраженная этим, старая госпожа постоянно твердила сюцаю:

– Да ведь она здесь не останется. Только и думает, как бы удрать!

Однажды ночью, во сне, молодая женщина вскрикнула. Цю-бао проснулся и заплакал.

– Ты чего? Что с тобой? – испуганно спросил ее сюцай.

Но она только бормотала что-то невнятное и баюкала Цю-бао.

– Тебе приснилось, что твой сын умер? Поэтому ты и вскрикнула? – допытывался старик.

– Мне приснилась свежая могила, – ответила женщина.

Сюцай перестал расспрашивать, они снова уснули, и ей приснился еще более страшный сон: будто она ложится в эту могилу.

Зима кончилась. Под окном чирикали птички, словно напоминая молодой женщине, что пора собираться в обратный путь. Мальчика отняли у нее от груди и позвали монахов для совершения обряда отлучения. Теперь можно было разлучить сына и мать.

В тот день Хуан-ма с грустью спросила хозяйку:

– Она поедет в паланкине?

– За паланкин платить нужно. А где ей взять денег? Говорят, ее муженек даже на рис заработать не может. Пешком дойдет! – ответила жена сюцая, перебирая четки. – Да и дорога не дальняя, тридцать – сорок ли и я могу пройти. А у нее ноги куда крепче моих. За полдня и доберется до дому.

В день отъезда мать в последний раз одела Цю-бао. Из ее глаз лились ручьем слезы. Жена сюцая требовала, чтобы «мамой» он называл ее, а свою родную мать – «тетенькой», и мальчик не смел ее ослушаться.

«Прощай, любимый сыночек! Твоя новая мама будет хорошо обращаться с тобою, и, когда ты вырастешь большой, ты отплатишь ей добром. А меня… меня забудь!» – хотелось сказать ей, но, захлебываясь в слезах, она не могла произнести ни слова. Да и все равно полуторагодовалый ребенок не понял бы ее.

Сюцай тихонько подошел к матери Цю-бао и сунул ей десять двугривенных…

– Возьми! Здесь два юаня, – прошептал он.

Молодая женщина застегнула все пуговички на одежде Цю-бао и спрятала деньги за пазуху.

Тут же стояла и старуха.

– Я унесу Цю-бао, – сказала она. – А то он еще расплачется, когда ты будешь уходить.

Мать промолчала, но когда старая госпожа попыталась унести малыша, он стал отчаянно сопротивляться, изо всех сил колотил ее ручонками по лицу, и она вынуждена была отказаться от своего намерения.