Просперо, против воли, залюбовался упитанной и румяной девицей, аппетитно уплетающей сочный бифштекс на рекламной фотографии, и только тогда вспомнил, что с утра ничего не ел. Кроме того, было ясно, что он вряд ли сегодня сможет соображать, если не выпьет прямо сейчас двойного кофе с коньяком или ликером.

В кабачке было спокойно и тихо. Бармен с отсутствующим видом сидел за стойкой, подперев тяжелую лысую голову своими здоровенными волосатыми ручищами, и дремал с открытыми глазами. В углу сонная официантка рассчитывалась с одиноким посетителем.

– Здорово, приятель, – сказал Просперо, подойдя к стойке.

Бармен чуть скосил на него глаза и что-то невнятно пробурчал.

– Кофе, – сказал Просперо. – Кофе с коньяком.

– Есть ликер.

– Ликер? Хорошо. Кофе с ликером.

– Девочка! – неожиданно громко гаркнул бармен. – Кофе с ликером посетителю.

– И бифштекс, – добавил Просперо, вспомнив рекламу.

Сонная официантка неторопливо отошла от посетителя и через минуту вернулась с подносом.

Ликер был и в самом деле хорош, под него неплохо думалось. Просперо почувствовал себя лучше.

Он попытался разобраться в происшедших событиях: редкие прохожие, облава…, арест…, человек по имени Бул, так напугавший лейтенанта…, старый знакомый из Объединенной Лиги…, участок в развалинах отеля…, недовольный чем-то капитан…, неожиданное освобождение…

Если облава, значит, кого-то ищут, подумал Просперо. Главное, это облавы… Или Объединенная Лига? Нет, главное – этот Бул. Им надо заняться в первую очередь.

– Эй, друг, – раздалось над самым ухом.

Просперо оглянулся и увидел, что одинокий посетитель покинул свой столик и стоит теперь, слегка покачиваясь, совсем рядом.

– Ты ведь Просперо? – спросил он сипло.

– Да. Я Просперо.

У Просперо была отличная память на лица, но он твердо помнил, что никогда раньше этого человека не встречал.

Незнакомец наклонился и негромко сказал:

– Я знаю, кто тебе может помочь. Тебе помогут пихармисты. Только они в состоянии тебе помочь…, – он икнул и, нетвердо ступая, пошел к выходу.

– Только они одни, – повторил он, остановившись на миг у двери.

Наскоро покончив с бифштексом, Просперо расплатился и вышел на улицу. Теперь он знал, что делать. К нему вернулась былая способность к анализу. Все стало простым и понятным.

Через полчаса впереди замаячили очертания 11 квартала. Просперо пригляделся и вздохнул с облегчением – нужный ему дом был еще цел. Быстро поднявшись на третий этаж, он увидел медную табличку, на которой было выгравировано – "Доктор фон Заусениц". Просперо позвонил два раза. Открыл дверь сам доктор.

– А -а, это ты? Не ждал… Давно тебя не было видно… Ну, что же ты, проходи.

Карта была старая, склеенная в нескольких местах. Муут осторожно разложил ее, пригладил ладонями и стал внимательно рассматривать ее, пытаясь отыскать Старую Мельницу. На карте было много непонятных и небрежно нанесенных пометок, чернильных и сальных пятен и потертостей. Особенно раздражали многочисленные тщательно вычерченные маршруты с указанием расстояний и углов азимута. Наконец, он нашел Старую Мельницу и задумался. Впрочем, и без долгих раздумий было ясно, что путь будет тяжелый.

Муут попробовал проложить примерный маршрут, получалось, что в пути придется быть не меньше двух дней. Если выйти в путь утречком, то к вечеру можно выйти из Городища. Там, в предместьях, придется заночевать. А за следующий день вполне можно добраться до Старой Мельницы.

Но самым трудным будет выйти из Городища, понял Муут.

Путь пролегал через кварталы пользующиеся дурной славой. Сам Муут там никогда не был, но говорили, например, что в 40 квартале в последнее время каждую ночь происходят ужасные оргии с участием самого Онг-Мбо, существа, судя по рассказам, беспощадного. Остальные сведения об этих районах были еще менее утешительны… Впрочем, все это слухи. Но одно Муут знал точно: все попытки дотянуть до предместий трамвайную линию проваливались – рельсы разбирались и бесследно исчезали.

Дальнейший путь был безопаснее, правда, эти поля и леса обычно упоминались в детских комиксах, как наиболее вероятное место обитания Чудо -Восьмикрыла, но об этом лучше было не думать. Сказки сказками… Да, лучше об этом не думать.

С первыми солнечными лучами Муут водрузил на плечи рюкзак с запасами пищи на три дня и вышел из дома. Утро было серое и тоскливое, от тишины закладывало уши. На пустынных улицах не было видно ни души, город спал, и Муут понял, что очень верно поступил, отправившись в путь так рано.

Довольно скоро он выбрался из 8 квартала, перебрался через сточную канаву и очутился в соседнем, девятом. Девятый квартал встретил Муута странным, нарастающим шумом. Он не успел еще сообразить в чем дело, как из -за поворота показалось толпа.

Манифестация, понял Муут.

Люди шли от тротуара до тротуара плотными, стройными рядами. Неожиданно кто-то в первом ряду вскинул вверх руки и громко закричал: "А -а -а!" И все немедленно подняли руки вверх и подхватили крик. На мгновение стало тихо, а затем все повторилось. Демонстранты несли чьи-то портреты, над головами пестрели многочисленные лозунги. Муут попытался прочесть их, но не смог, ветер трепал их, вырывал из рук и комкал.

Муут отошел в сторону, но едва толпа поравнялась с ним, кто-то схватил его под руки и потащил за собой. Муут оказался в самой гуще манифестантов и, чтобы не привлекать к себе ненужного внимания, время от времени вскидывал руки вверх и кричал вместе со всеми. На каком-то перекрестке к демонстрантам подскочили специально обученные люди и раздали какие-то листовки, после чего шествие возобновилось.

Так продолжалось часа два, потом без всякой команды толпа стала редеть, и Муут остался на улице один. Он развернул листовку и прочитал: "Здравствуй, дорогая мамочка!

Прошел уже второй месяц каникул. Здесь у нас очень весело и хорошая погода. Я подружилась с хорошими девочками, мы вместе играем. Но вот уже неделя, как мы не видимся, не гуляем даже во дворе. С тех пор, как загорелся соседний дом.

Мамочка! Почему ты мне не пишешь? Мне иногда становится очень грустно и страшно. Сижу и смотрю в окошко…

Мамочка! Забери меня обратно. Здесь стало не так, как было раньше, и я по тебе соскучилась. Все взрослые стали какие-то серьезные, что-то, наверное, случилось, а что – никто не говорит. Дядя Бул весь день бывает на работе, приходит усталый, хмурится.

Мамочка! Приезжай скорее. Я хочу домой, мне здесь плохо. Я тебя очень жду."

Муут отбросил листок, решив, что пропагандистская компания в последнее время приняла чересчур изощренный характер.

Когда вдалеке показались дома аристократического района, Муут вздохнул с облегчением – "это тебе не Трущобы!" И хоть от бомбежек пострадал он больше всех, и развалины эти, и груды щебня, но чувствуется здесь порядок. Однако и здесь было неспокойно – началась перестрелка.

Что за черт, подумал Муут. Теперь и здесь стреляют!

Перестрелка смолка так же неожиданно, как и началась. Теперь можно было идти спокойно – прохожие попрятались и не скоро теперь выйдут на улицы. Наскоро перекусив в пустом кабаке, Муут торопливо зашагал в сторону окраин. Так он шел долго и не встречал ни единого прохожего. Иногда вдалеке мелькали маленькие человеческие фигурки и исчезали, едва он подходил к ним поближе.

– Эй, парень, стой! – из подворотни ему махал руками какой-то бородатый человек. – Не ходи туда! Там воинствующие монахи! Иди сюда, скорее!

Муут сделал вид, что не заметил.

Ловушка, подумал он. Знаем.

Но когда ему навстречу вышли трое, он пожалел, что не свернул в подворотню. Впереди шел человек без лица с сумкой в руках. Он подходил к прохожим и вытаскивал из сумки какую-то бумагу.

Сбор подписей, догадался Муут.

Второй нес на вытянутых руках старинный грамофон с большой, ржавой трубой. Из трубы лилась грустная, заунывная мелодия. Третий тащил за собой огромный барабан, время от времени ударяя в него в такт музыке. Если прохожий отказывался подписаться, музыканты, крадучись, словно ведомые звуками, подходили сзади и начинали выкручивать руки.