Двухэтажное здание ветеринарной лечебницы упиралось в высокую мрачную стену какого-то завода. Вдоль фасада тянулась ржавая, видимо, заброшенная узкоколейка. Двор за въездными воротами был узок и тесен, по углам его возвышались аккуратные увалы снега.

Приехав сюда на другой день, Проскуряковы едва нашли место, чтобы поставить машину, втиснув ее почти впритык между палевым «москвичом» и серой «Волгой».

В прихожей и в коридорах лечебницы настаивался тяжкий запах лекарств и псины. У окошка регистратуры, около кабинетов, кучно стояли и сидели посетители.

Болонок, спаниелей, карликовых пуделей хозяева держали на руках, на коленях, под мышкой, как сумочку, или в рюкзаке за плечами. Псов покрупнее: боксеров, лаек, овчарок — усаживали на поводке у ног, любовно оглаживая по холке. Временами из какого-нибудь кабинета, сквозь плотно прикрытые двери и перегородки, явственно долетал стиснутый приглушенный визг или гавк, и псы, до того смирно ожидавшие в коридорах, дружно поднимали в ответ ворчливый, перебивчивый, разноголосый лай.

Отыскивая нужный кабинет, Ирина Сергеевна шла, прячась за спины мужа и сына. Ей казалось, что именно на нее, ворча, косится брыластый, крупноголовый боксер с загипсованной лапой, а пятнистый одноглазый дог, напружинившись и вскинув уши, вот-вот выкинет что-нибудь неожиданно дикое. Ее угнетала здешняя обстановка — несчастные хозяева со скорбными лицами, увечные, больные собаки, чересчур экономное освещение, исцарапанные, выщербленные, со следами собачьего буйства двери и стены, темно и густо истоптанный пол.

— На втором, пап, — подсказал Денис.

Они поднялись по лестнице, и Глеб Матвеевич, постучав, приоткрыл дверь с табличкой «Операционная».

— Простите, — сказал он, — нам нужен Налепа. Лукьян Лукич.

— Минутку, — отозвался женский голос. — Подождите.

Они отошли и сгрудились у окна, откуда насквозь просматривался коридор, тоже заполненный посетителями.

Вскоре к ним вышел подвижный приземистый мужчина средних лет — в халате нараспашку. Шевелюра у него была волнистая, темная, а усы и бородка — подернуты сединой. Его сильные короткие руки словно висели врастопыр, как крылья ярящейся птицы. Шустрые карие глаза сметливо осматривали пока не знакомых ему людей.

— Вы от Виктора?

Он крепко пожал всем троим руки.

— Как он, Лукьян Лукич? — спросила Ирина Сергеевна. — Виктор нам звонил. Мы знаем, что операция прошла удачно. Вы думаете, он поправится?

— Что вам сказать… Состояние, конечно, тяжелое. Будь он постарше, я бы не стал вас обнадеживать. Задето легкое, печень… Виктор всё сделал по первому классу… Пес ваш много спит… Кормим с ложечки… А так, — он улыбнулся, и борода его разъехалась в стороны, — надеемся на скрытые силы организма.

— Нам бы взглянуть на него.

— Это можно. Пожалуйста, — Лукьян Лукич отступил и показал, что идти следует в конец коридора. — Он в восьмом в боксе. Я слежу за ним, навещаю. И сторожа уговорил, нянечку нашу ночную, Христофорыча. Старик золотой. Редкой доброты. Не лентяй и животных любит. Называет их сынками, дочками, сестричками — да вы его видели, что я рассказываю… Бордоса вашего зовут Бурбон?

Александр поправил:

— Бурик, — и засмущался.

— Ну да, Бурбоша. Вы справочки на него захватили?

— Ой, — всплеснула руками Ирина Сергеевна. — Забыла. Виктор говорил, а я забыла. Простите, я подвезу.

— Ничего, нестрашно, мы пока его так оформили. Знаете, Виктор всю ночь, три с лишним часа над ним простоял. Бедняга, — он вздохнул. — С соседями ему повезло. По-моему, милые, хорошие девчата. В седьмом боксе Марта, колли, девушка ласковая. — Доктор снова широко улыбнулся, и снова его бороду причудливо растащила улыбка. — А в девятом — Жанна, доберман, тоже неглупая и покладистая. Жанну, надеюсь, скоро выпишем. А с Мартой ваш Бурбон подружится, наговорится всласть, она у нас болтливая, общительная не в меру, кого угодно растормошит. Так, сюда.

Лукьян Лукич открыл дверь с табличкой «Послеоперационная» и, пропустив посетителей, вошел последним.

— Вот он… Осторожнее, пожалуйста… Здесь, левее.

В длинном, узком, перегороженном решетками коридоре, в клетках-боксах на деревянных настилах, укрытых циновками, лежали больные, слабые, увечные собаки.

Приподняв большую красивую голову, смолянистого окраса овчарка хрипло гавкнула на вошедших, однако сейчас же, будто устыдив себя, улеглась, отвернув морду к перетянутой бинтами груди.

Открыв дверцу бокса под номером восемь, Лукьян Лукич отодвинул миску с нетронутой водой и, наклонившись, позвал ласково:

— Эй, Бурбоша. К тебе пришли.

Пес безжизненно лежал на боку, головой к дальней стенке. Грудь и живот его были забинтованы, левая задняя лапа в гипсе. На голос врача он не среагировал, не пошевелил ни хвостом, ни ушами.

— Спит, видите? Я вам говорил.

Ирина Сергеевна покачнулась и, отвернувшись, прислонилась к стене.

Денис присел на корточки сбоку возле решетки.

— Оглянись, Бурик, — позвал он, вжавшись в решетку лицом. — Это мы. Не узнал? Оглянись.

Исхудалая, ярко-палевая длинноногая Марта из соседнего бокса, растревоженная голосами, привстала и, заурчав, подползла к решетчатой перегородке. Осмотрев вошедших, она демонстративно сунула свой узкий длинный нос в бокс к Бурбону и помахала хвостом, словно говоря, что не надо его беспокоить, он только после операции, неужели сами не видите? — и еще не может разговаривать.

— Глеб, — позвала Ирина Сергеевна обессиленным голосом. Руки ее дрожали. — Уйдем, пожалуйста.

— Да, Лукьян Лукич. Спасибо, всё ясно. Мы будем вам звонить. И вы нам — договорились? Моя визитная карточка.

— Хорошо, не волнуйтесь. Без внимания вашего пса не оставим.

— Пойдем, Денис. Мама неважно себя чувствует.

Денис, выходя последним, оглянулся.

Они лежали нос к носу, Бурбон и Марта, и ему показалось, будто они общаются, шепчутся, что-то обсуждают.

— Это кто — твои?

— Ага.

— Красиво одеваются. Модно… Тебя Бурбошей зовут? А я — Марта. Вон Жанна лежит. А дальше Чап, ему шею прокусили. Ну овчарка, видишь?

— Куда мне смотреть, ты что? Шевельнуться не могу.

— Еще у нас Динга, Бой и Филя. А у тебя хороший характер?

— Не знаю. Так себе.

— Расскажи что-нибудь.

— Попозже. Пока не могу.

— Я ужасная, правда? Ты после операции, а я пристаю. Ой, я такая любопытная, сил нет. Все равно. Расскажи что-нибудь. Интересненькое. Из жизни. Ты же не просто так заболел, правда? Я слышала, ты в беду попал?

— Было дело.

— Ну вот.

— Потом. Не сейчас.

— Ну пожалуйста. Сделай мне приятное.

— О чем? Как здесь оказался, что ли?

— Хотя бы.

— Неохота.

— Ну Бурбончик, ну миленький.

— Да тупой один. Газон у него под окнами. Я случайно туда забежал. Он и изувечил.

— Не поняла. Тупой — это кто?

— Ну, кто, кто — человек, кто ж еще. Сама знаешь, люди бывают всякие. Попадаются вообще уроды. Я хочу сказать, такие, которых от собак трясет.

— Ой, ты не спеши. Ты подробно.

— Он долго за мной охотился, года два. Зуб на меня имел.

— За что?

— За красивые глазки. Ты Дениса видала? Ну, из моих. Парня, что приходил, молоденький такой? С ним мы были, вдвоем. Он тогда еще в школе учился, а сейчас — студент. В то время со мной еще он выходил.

— Куда выходил?

— Гулять. Выводил иногда.

— А, поняла. А теперь не выводит, да?

— Подожди, не перебивай. Ну, вот. Идем мы с ним, значит, гуляем. Он меня, как обычно, с поводка спустил. И только я заборчик пометил, он, этот дядька, камень в меня бросил и палкой еще замахнулся. Денис увидел и с этим дядькой сцепился.

— Драться?

— Нет, на словах. Эй, кричит, дядя. Вы это кончайте. А то собаку на вас натравлю, он вас съест. Дядька на него разозлился: что ты сказал, подлец? Денис отбежал, а я оскалился и гавкнул. Денис кричит, что ж вы, дядя, ну? Мужик, поискал, чем бы еще швырнуть, не нашел и говорит, ты, паршивец, собаку сюда не води, прибью. А Денис ему отвечает, вы что, помещик? Земля у нас, между прочим, пока еще не частная собственность, а принадлежит всем. Где хотим, там и гуляем. Вы не можете нам запретить, нету вас никакого права распоряжаться тут и командовать. Дядька от злобы позеленел весь и говорит, я тебя, щенок, предупредил, учти, еще раз появишься здесь, я твою собаку прикончу.