И хочется крикнуть идущей навстречу голой девчонке: оденься, милая. Я дам тебе пальто, ты укутаешься в него, и мы пойдем в город. Мне не нужна твоя нагота, я знаю строение тела, я сбегал с уроков химии на лекции второго курса медицинского училища, где подробно разбирались человеческий скелет и причитающаяся ему анатомия. С закрытыми глазами найду я твое среднее ухо, малую берцовую кость, твои трогательные подплечики. Но я хочу тайны и чистоты. Зайдем по дороге в Ле Монти: возьмем пару туфель, сумочку, поясок — чем мы хуже? Не стыдись — оденься во все самое лучшее, повяжи платок, натяни перчатки из лучшего друга человека—лайки, лайкра будет переливаться на спелых икроножных мышцах в такт походке, мы спустимся К Трехгорке: там ночь на Ивана Купалу в самом разгаре. Девушки гадают огнем, ждут цветения папоротника. Под мелодичные звуки техно и нам впору поддаться психоделике — открыть кингстоны, смешать виски с колой, затянуться и откинуться.

Мы навестим место рождения. Здесь я падал в подвалы, здесь постигал уроки, до сих пор в ушах стоит звук выстрела: это у ворот завода Михельсона в очередной раз пытаются дострелить Ильича. Серпуховка, Щипок — не стерлись еще следы от ботинок на гуттаперче Тарковского и Вознесенского. Наконец решаюсь спросить: кто ты? Я актриса. Ну это понятно, а кто ты? «Я крупье. Давай потанцуем, давай поиграем на рулетке, поставим на кон, сорвем банк, улетим в Южное Бутово, затеряемся в газовых факелах. Факелы и еще раз факелы — далеко ли до греха. Недалеко, всего двадцать километров, 15 долларов на такси — говна пирога.

Тим я сброшу свое серебристое платьице и буду если и не твоей, то и не чужой». Опять стриптиз: рука тянется к «Распутину», берет за горлышко, опрокидывает и опустошает. Где спрятаться: сумерки переходят в рассвет, черное время суток беззастенчиво растворилось. Зачем не принял такой, как есть, зачем потребовал невозможного, зачем открыл гамбургский счет? Июль, девушки млеют. Стекает с них последняя одежда, последняя надежда ни высокие отношения умирает, не приходя в сознание. По улице Павла Андреева движется колонна коматозников: нудисты и крупье, недоучившиеся машинистки и перезрелые инженеры. Всем им хочется разоблачений, стриптиза, свободного пляжа, ночного времени года. Они берут напрокат простыни в баннопрачечном комбинате № 2 и поднимаются в гору. Если взять бинокль и присмотреться, можно заметить, как дышит белыми жабрами гора, как медленно скатывается с вершины сладкий вздох. Июль удовлетворен, июль закрывает глаза и засыпает среди бела дня.

Где же вы раньше были? Когда еще горели глаза, когда брала за живое песня про» не ветер да не вечер»… и не хотелось спать после первой рюмки аперитива «Цезарь». Когда чартерные рейсы бороздили направления между Москвой и Адлером, неся на бортах воспаленных пассажиров, нас, стремящихся войти в море, лечь на острую гальку, выпить все запасы «Лыхны» в окрестностях Пицунды. Я помню, как просыпался от дикого крика птиц. «Чайки?» — спрашивал я у мужчинысоседа, который, натягивал тренировочный костюм, подворачивал ботфорты и теребил патронник своего трофейного Калашникова. «Утки?» — я брал вторую и последнюю попытку, намекая на сентябрь. «Перепела, гон у них, будем сбивать», — упрекал последний герой громко выбегая в просторы курортного полуострова. И были перепела с перепелками, девушки равнодушно обгрызали косточки, сплевывали дробь. Сколько загублено птиц, сколько зверей, расставшись со своими берлогами, оказались на мушке, под дулом пистолета «Магнум» вынуждены были становиться добычей, превращаться в шкуры, бивни, рога И копыта. Каждый день, где бы мы ни находились, под рукой была полная обойма, готовая дать отпор захватчику, защитить ближнего, произвести салют в честь работников торговли, сельских тружеников, учащихся ПТУ и учебного заведения имени Патриса Лумумбы. Где же были вы, когда глаза горели у нас, когда весна била через край в каждой точке распития спиртных напитков, на каждой концертной площадке, где звучали тревожные песни и бился в бессильной жажде рассказать чтото о мире и о себе Бог весть откуда взявшийся степ. Вы смотрели в сторону бездуховных, но материально обеспеченных горизонтов, строили замки на песке, в то время когда мы шли по Бульварному кольцу, не зная, как из него выбраться. А теперь кусаете локти, когда мы перешли на блюзовые аранжировки и безалкогольное пиво «Бавария». Нас трудно сегодня распалить, трудно завлечь перспективами безумствующей весны, сиреневого мая, черемухового июня.

Перед глазами движутся строго по списку, в порядке живой очереди пожелавшие. Вот девочка: она не знает о переменах в настроении, поэтому привычно хочет распалить меня своим коронным прыжком флопсбери в два с половиной оборота и комбинацией из тройного тулупа, двойного акселя и порции джина «Лондон» с тоником «Тоник». Но мудрый взгляд замечает погрешности в исполнении несложных этих прыжков, а мозг, обогащенный новыми знаниями, напоминает, что, по последним исследованиям, джинтоник — это напиток педерастов, хотя жаль. Теряем напитки.

Вот чужая женщина пытается спровоцировать интимные поступки, томно заглядывая в глаза, намекая на пышные формы и возможность провести вместе не только субботу, но и половину воскресенья, потому что во второй половине выходного у нее кончается творческий запой и она уходит в ванную комнату дожидаться трезвого утра. Что можно сказать на это? Выставка современной живописи на антресолях Дома художника значительно ярче, тем более что на выходные намечен спиритический сеанс со школьными друзьями и несколько партий на бильярде в «Ракушке» — под сенью камина на продажу (шесть тысяч баксов) и пары полотен голландской школы в исполнении довольно посредственных учеников.

Третья шлет письма, в которых имеются описания эротических снов, действий и приглашение приехать в Киев до очередного повышения цен на бензин. Раньше без раздумий уже забронированы были бы билеты на поезд: обменены купоны, куплены недостающие продукты от старшего брата младшей сестре. И дорога в купейном вагоне никак не сказалась бы на исполнении замыслов простодушной хохлушки: слово в слово, дело за делом ее эпистолярные эскизы обрели бы плоть, криками наполнился бы ночной Крещатик или что там у них еще есть ночного? Но, прочитав в прессе о провокациях на Черноморском флоте, узнав от коллег про шаги, предпринимаемые официальным Киевом против Крыма, решительно рву надежды подруги по переписке, беру в руки Ключевского, чтобы восстановить в душе историческую справедливость.

Я смотрю на раздевающуюся на телеэкране женщину. Что, думаю, доигрались, Хотите теперь обратно вернуть наше доверие, заручиться поддержкой? Но планы изменились! Мы снаряжены бипером, у нас в руках радиотелефон, во рту кристально чистая водка, на ногах водные лыжи — онито и несут нас в горячие точки планеты, на межбанковские конференции, в Канны. Мы оттягиваемся в глуши, на даче в Переделкине недалеко от пульмонологического санатория, рядом с кладбищем, где лежит Пастернак. Мы теперь любим природу, не стреляем в белых лебедей, собираем шишки и делаем гербарий. Иногда, конечно, запираются двери, выгоняется кухарка Света, достаются милые сердцу консервы и открывается празднование юбилея Игорька. Песня про ноздри, стих про птицу: и встает перед глазами брошеная навеки молодость, наливаются кровью И слезами близорукие глаза, хрустят граненые стаканы. Будь счастлив, Игорек, мы еще съездим в Загорск, еще попродаем в таллинском аэропорту презервативы, чтобы заработать денег на скромный завтрак, еще остановим поезд метро посреди Праги, пообещав ропщущим чехам ввести танки в их восточноевропейский Париж. Все еще будет — может быть… А теперь надо позвать Светку, чтобы убрала со стола, вытерла слезы и сварила кофе. Мы теперь другие: мудрые, познавшие смысл жизни. Поэтому редкая эрекция доживет до середины дня — книги, картины, мультфильмы, вот что доставляет радость, выводит из печали, заставляет подметать пол и чистить зубы. Если ктонибудь думает, что дело свое мы кончили навсегда — будет тот посрамлен. Ведутся переговоры с профессором Вишневским, что вставит он несколько импортных датчиков в нужные части тела, обеспечив тем самым управление мужскими качествами. В любое время суток с помощью прибора, напоминающего пульт дистанционного управления, можно будет обеспечить стопроцентную готовность к обмену генной информацией любой продолжительности. Но пульт этот храниться будет подальше от женских рук: в кабинете, где на стене Брейгельмладший, в столе незаконченная рукопись о последних днях Набокова, в баре — бурбон. Такто надежнее…