Сквозь высокую решетчатую ограду они долго смотрели на разряженных киноактеров, суетившихся в нестерпимом блеске «юпитеров» на фоне ярко расписанных фанерных декораций. Сашка с немалым трудом оторвал их от ограды и затащил в магазин изопродукции с открытками на стендах, книгами на полках и репродукциями на стенах… Где они только не были в этот день в Кипарисах, чего только не видали там! И все-таки, казалось Косте, чего-то главного они не сделали, что-то не случилось, что должно было случиться в Кипарисах…

— А сейчас куда? — спросил Женечка часа через три, когда они вышли из магазина, где Иринка купала цветные фломастеры. — На автобус и домой?

— А куда ж еще? — сказал Сашка. — Выполнили программу на сегодня и даже с Костиной помощью перевыполнили.

«Что он имеет в виду? Неужели молочный коктейль и стрельбу в тире?» — огорченно подумал Костя и поник. Все в нем затосковало. Ему так не хотелось возвращаться назад, и он посмотрел на свои большие, современные, подаренные отцом часы, удивительно точные, с черным циферблатом и светящимися стрелками.

— Так рано? Ну что вы, ребята! Когда еще будем здесь?

— Нет уж, у меня сегодня дел по завязку, — сказал Сашка, — два письма надо написать фронтовикам, одно — в военный архив, фотографии разобрать, да и книги недочитанные ждут, и матери надо помочь… Что понапрасну терять время?

Костя вздохнул, скосил глаза на Люду, она перехватила его взгляд и, кажется, все поняла.

— Кто хочет бензин нюхать — пожалуйста! — фыркнула она. — А мы с Иринкой сбегаем к морю! — И, обняв сестренку, бегом кинулась к набережной, туда, где были пассажирские причалы и множество магазинов, сувенирных киосков, лотков, фотоателье, где твою физиономию могли изобразить не только" на бумаге, но и на тарелке или даже на плоском камне…

Костя ринулся за сестрами — они бежали, держась за руки, и возникший от их бега ветер развевал их волосы и платья и касался Костиного лица. Сзади брели Женечка и Сашка с насупленным лицом и воинственными погончиками на плечах. Через минуту они вылетели к набережной… Там грохотало море. Оно сильно раскачивало у причалов чистенькие прогулочные теплоходики и катера и едва заметно «Родину» — многопалубный черно-белый дизель-электроход, стоявший у главного причала.

— Уже прибыл! — усмиряя дыхание, сказала Люда. — Опять небось туристов доставил, чтоб любовались Кипарисами…

«И тобой!» — чуть не сказал Костя и нестерпимо покраснел. И захотелось убежать куда-то, спрятать лицо, затаиться, унять биение сердца. Не спрятался, не затаился, не унял. Поднял голову и увидел толстый крученый пеньковый канат, уходивший к верхней кромке борта. Эх, была не была!

Внутри у Кости будто что-то разорвалось, обдав его отвагой и безрассудством. Худой, крепкий, рослый, он сорвался с места, подпрыгнул, вцепился в канат. Подтянулся, зажал его ногами и, быстро перебирая руками, полез вверх. Это он умел. Приезжая в Кипарисы, он с дружками всегда тренировал свои мускулы на этих канатах…

— Костик, ты с ума сошел! — закричала Люда.

Костя лез дальше. В глазах его качалось небо в тучах и странно наклоненные мачты корабля. Снизу восторженно смотрела на него Иринка, Сашка — неодобрительно, а Женечка — растерянно.

Ладони горели от каната, все круче был подъем. Высота уже была такая — не спрыгнешь, а сорвешься — всмятку. Никогда не залезал он по канату так высоко. Давно пора было остановиться… Но Костя не мог, не хотел, не смел. Он лез все выше и выше.

— Мальчик на канате, вернись! — потребовал в мегафон с борта мужской голос. Костя остановился и нехотя полез вниз. И все-таки спустился не донизу, а. Спрыгнул с довольно большой высоты и, слегка отбив пятки, потер рука об руку — кое-где содрал с ладоней кожу. И сказал:

— Жалко ему, что ли…

— И на судно залез бы? — Иринка не спускала с него глаз.

— А чего ж нет? Если бы не орали…

Костя и вправду залез бы. И не только на это судно — к черту на рога! Вдруг он заметил, что Люда испуганно смотрит на его ободранные до крови руки. Костя поспешно спрятал их в карман.

— А что там за кружки из жести? — Женечка, задрав свою маленькую, как у воробышка, голову, показал на круглые щитки на канатах возле отверстий в борту, в которые уходили канаты.

— От крыс, чтобы по канату не забирались, — сказал Костя и тряхнул копной волос.

Вдоль гранитных ступеней набережной море гнало волны, обдавая холодными брызгами столпившихся курортников. Они с веселым ужасом шарахались от гранитного барьера и, как только брызги очередной волны дождем опадали на асфальт, снова приближались к барьеру, поджидая новой атаки моря.

«Играют, как маленькие», — подумал Костя, шагая с ребятами по набережной. К причалу с оглушительно-бодрой музыкой подходил теплоходик. Его сильно мотало. Он был почти пустой, и, когда пришвартовался, один из матросов, стоя у трапа, протягивал бледным от качки пассажирам руки, помогая сойти с пляшущего суденышка.

— Бедняги, — вздохнула за Костиной спиной какая-то женщина. — От одного вида, как их болтает, меня мутит… За сто рублей не вышла бы сейчас в море!

— А за миллиард? — спросил Костя. Стоявшая возле него Люда громко хмыкнула, и Костя почувствовал себя немного уверенней. Обняв Иринку и положив на ее плечо подбородок, Люда смотрела на море.

По радио объявили об отходе теплохода «Лебедь» в сторону Скалистого и указали кассу, в которой можно приобрести билеты.

— Юмористы! — усмехнулся какой-то дядька в шляпе с обвисшей бахромой. — Такой шторм, а они продают билеты…

— Разве это шторм? — спросил Костя, и Люда прыснула еще громче. — Вы что, шторма не видели?

— А что ж это? — обиделся дядька.

— Волнение, и совсем пустяковое! Детское! — Костя увидел, как округлилась в улыбке Людина щека, и теперь он ничего больше не хотел, лишь бы ей было интересно и весело с ним.

— Я запретил бы продавать билеты! — проскрежетала все та же шляпа с обвисшей бахромой, и Костя почувствовал к нему неприязнь: он слишком много брал на себя, этот взрослый, дай ему волю — во все будет вмешиваться и мешать жить другим, особенно ребятам.

— А зачем запрещать? Не судите всех по себе! Пусть кто хочет катается!

— Много ты знаешь! — рассердилась шляпа с бахромой.

— Мало знаю, куда меньше вашего… Но что знаю, то знаю!

— Ты всем так отвечаешь? — возмутился дядька. — И отцу? У него есть хороший ремень?

— Отличный! С якорем на пряжке… А у вас без ремня штаны могут упасть! — Костя отскочил в сторону, потому что понимал, что занесло его. И ему было неловко перед Людой: еще подумает — наглец! А он совсем не наглец, просто такой уж сегодня день…

В эту секунду волна хлестнула по граниту барьера, с силой обдала толпу, выкинула несколько водорослей и мелкую гальку. С криками и хохотом, отряхиваясь и толкаясь, отпрянули люди от барьера. Костя провел рукой по мокрым волосам, и по лицу его потекла вода. Людино нейлоновое платье плотно прилипло к телу, стало совсем прозрачным. Она испуганно и торопливо стала оправлять его. Один бант в ее волосах понуро поник и на черных ресницах покачивались огромные капли… А может, плачет?

— Ты что? — слегка растерялся Костя.

Люда дернула плечами и вдруг громко засмеялась, сморгнула с ресниц капли. Поникший бант на голове приподнялся:

— Теперь хоть купаться! — Она щелкнула пальцами. — Все равно!

— А кто тебе запрещает? Мама далеко… — Тоже достаточно мокрый, Сашка подолом рубахи вытер косые брызги с очков. — Только мне это все до чертиков надоело…

Костя понял: все… Сейчас они нудно потащатся домой, и, чтоб этого не случилось, надо любыми силами задержать их здесь. Нельзя им, нельзя так рано возвращаться…

— Да что вы! Завалимся куда-нибудь еще, — крикнул Костя. — В цирк! В комнату смеха! На канатке можно покататься… Над всем городом!

— Нет уж, — отмахнулся от него Сашка, — когда учился в пятом, накатался на всю жизнь… — Уверенно работая плечами, он выбрался из толпы и двинулся к улице, где проходил автобус до Скалистого.