— С чего ты это взял? — привычным для себя тоном балагура и насмешника проговорил отец. — По-моему, он ничего… Занятный старичок, бывает занудой, но не всегда же…

Костя стал хмуриться.

— Я у тебя спрашиваю серьезно, а ты… Ну скажи правду, почему? Разве он хороший человек?

— А что такое хороший? Для одних он может быть и так себе, дрянцо, а для других и хороший… Не можешь допустить такого?

— А для тебя он какой?

— Ты опять пристал с ножом к горлу? Со мной разделался, так теперь за него?

— Папа, с тобой можно хоть раз поговорить серьезно?

— Можно. Так вот: я от него не в полном восторге, но чего мне с ним ссориться? Живет, ну и пусть живет… Нас с тобой не трогает, а иногда дает полезные советы…

— А то, что он трогает других, тебе все равно? Если б ты знал, как он угрожал Полозову за то, что тот не успел еще прописать Филонова с женой! Какое его дело? А как он мешает жить нашим ребятам… Ну почему он суется во все?

— А зачем мне это знать? — сказал отец. — Уволь! У меня своих забот по горлышко, — отец показал ребром ладони, — с собственными огольцами, например, сладить не могу…

— А я ненавижу его! — рубанул Костя.

— Уж больно ты свиреп, сын. Значит, плавки не понравились?

— Почему же? Спасибо… — Костя протянул руку к целлофановому пакету. Не взять их значило обидеть отца, а Костя не хотел его обижать, потому что разговор у них еще не был окончен. — А Леньке купил что-нибудь? Не разорвет меня на куски? — спросил Костя, потому что знал: младший брат начинал дуться на него, если отец забывал что-то покупать и ему, или если подарок, доставшийся Косте, был, на его взгляд, более интересным…

— Как же можно забыть Леника? — Отец щелкнул зажигалкой, закурил сигарету и, напевая, ушел из дому.

Косте очень хотелось договорить с ним, доспорить, объяснить, что отец не прав. Он не вытерпел, спустился вниз и осторожно выглянул из подъезда: а вдруг отец один?

Отец был не один. Он сидел на скамейке и, покуривая, посмеиваясь, разговаривал с Филоновым, сталеваром из Макеевки, снимавшим комнату у Полозова, того самого, которому грозил Семен Викентьевич. Костя вернулся к себе.

Перед тем как лечь спать, он примерил плавки. И уж тут Костя не мог удержаться, выскочил в плавках в столовую и сказал брату:

— Ну как, ничего? — и повернулся перед ним, сверкнув серебристой «молнией».

— В самый раз! — сказала мама. — У Лени тоже кое-что есть… Покажи ему, Леник.

И Леня показал ему блестящую шариковую ручку в прозрачном футлярчике. Ох как хотелось Косте раззадорить сейчас брата! Он взял ручку, оглядел со всех сторон и авторитетно заявил:

— Красивая, но я слышал, в стержнях к таким ручкам быстро высыхает паста…

— Убирайся отсюда! — Мама засмеялась и шлепнула Костю.

Когда Костя проснулся, в квартире сильно пахло масляной краской: у отца был выходной и, наверно, он уже успел покрасить на кухне шкаф. Так оно и было. Отец завтракал, легко одетый, в летних брюках и неизменной полосатой тельняшке. Он не раз говорил: все, что у него осталось от давней службы на военно-морском флоте, это привычка ходить в тельняшке, чтоб хоть немножко чувствовать и помнить то трудное и все-таки незабываемое время. Правда, эта нынешняя тельняшка была не совсем такая, как прежде, не флотская; та была, как полагалось по уставу, с длинными рукавами и без выреза у шеи, а эта нынешняя продавалась для всех штатских, пожелавших на отдыхе вообразить себя моряками; она была с кокетливо короткими рукавчиками и глубоким вырезом у шеи, и горизонтальная синяя полоска на ней была слишком узкой. Купив эту тельняшку, отец сказал: «Вот и я превратился в липового морячка…» — и присвистнул при этом.

— Па, а когда ты кончишь ремонт машины? — спросил Костя.

Отец оживился, подмигнул ему и кулаком гулко стукнул себя в полосатую грудь:

— После обеда. А завтра пусть гонят на ней хоть в Хабаровск… Машина-то новенькая и двадцати тысяч не прошла!

— Пап, — снова сказал Костя и запнулся, потому что все его мысли и слова опять разбежались в разные стороны, да и к тому же по квартире расхаживал Леня и не очень дружелюбно поглядывал на него: не оттого ли, что между Костей и отцом что-то налаживалось? Костя давно заметил, что брат очень ревнив и не прочь поиграть на противоречиях в семье и всегда поддерживает более сильного и обещающего. Отца он поругивает лишь наедине с Костей, чтоб казаться независимым и извлекать из него какую-то выгоду для себя… Ох как Костя бывает нужен ему!

— Чего? — поднял голову отец.

— Да нет, ничего… Я просто так. — Костя пальцем провел по клеенке.

— А я думал, ты за старое… Ну и правильно. Я никому не делал и не делаю зла, ну а мелочи… Кто не грешен по мелочам? Положись во всем на отца и никого не слушай…

Отец допил чай со своим любимым кексом, удовлетворенно цокнул языком и сказал на прощание, уходя из дому, что немного проветрится, а попозже пойдет заканчивать ремонт. Он ушел, натянув поверх тельняшки легкую белую рубаху с отложным воротником, и — загорелый, подтянутый, густоволосый, со смуглым, тщательно выбритым лицом — был похож на не потерявшего еще форму спортсмена. Вместе с ним убежал и Леня, а Костя не торопился.

Дома никого не было: мама — в «Глицинии», дедушка — на причале. Костя смотрел в окно и думал, что хорошо бы сейчас сходить к дедушке, однако еще сильней хотелось Косте продолжить разговор с отцом. Костя вышел во двор. Возле дома отца не было. Костя увидел его с Леней у огромной цистерны бежевого цвета на мягких автомобильных скатах: в таких цистернах раньше продавали хлебный квас, а теперь стали продавать и пиво и сухое вино.

Отец с Леней, Филоновым и Колей Маленьким пристроились сбоку, у крыла цистерны. Отец отрывал от золотистой тараньки сухие волокна и медленно жевал, а на крыле стояла его наполовину выпитая кружка. Филонов не пил — пить ему было строго-настрого запрещено, потому что он приехал сюда лечиться, и он только ради компании вяло жевал тараньку. Внизу, на своей тележке, тяжело сидел Коля Маленький, ростом далее ниже Лени, слегка опухший, небритый, в засаленной — зато настоящей — тельняшке, видневшейся в вырезе фланелевки. Он воинственно, как противотанковую гранату, держал в руке кружку толстого стекла с вином. Отец угощает, понял Костя, уж он никогда не скупится, не припрячет рубля в кармане, и Коля Маленький, нередко нападавший на отца за его домовитость, ценил его за доброту. Отец и Лене дал работу — он сосал сразу две, если не три конфеты: на щеках двигались бугорки.

Костя хотел пройти мимо выпивающей компании, однако отец заметил его, позвал к себе. Костя заупрямился.

— Шагай сюда! — повысил голос отец. Костя подошел и сразу понял, что, кроме этой кружки, он уже выпил не меньше двух: язык его слегка заплетался, а глаза смотрели мутно и нетвердо.

— Костя, — сказал отец, слегка запинаясь, и больно сжал его руку своими пальцами. — Я давно хотел сказать тебе, Костя…

Костя терпеливо молчал.

— Д-давно хотел… Почему ты стал такой? Чем мы тебе не угодили? Чего там нашел у них?

«У кого?» — тотчас подумал Костя.

— Лучше они папки с мамкой? Образованней? П-понимаю, с-с-сын не обязан любить отца, насильно мил не будешь, не аристократ я, не инженер, образования высшего не имею, но… Но как-никак… Костя?..

— Ну что ты, пап, выдумываешь? И о чем ты?

— Слушай, что я тебе говорю, я, простой матрос и шоферня, извозчик, грузчик… Слушай, не перебивай… Не таких, как я, остерегайся, а чистеньких, кто запятнаться боится, над душой своей трясется, разные красивые слова и понятия любит… А я, а я, такой-рассякой, как ты говоришь, не так уж плох… Поймешь это еще, раскусишь, да смотри, поздно будет…

«Да ведь он имеет в виду Сашку и всех Сапожковых!» — вдруг словно ударило Костю. Ну конечно! Кого же еще, если не их? Отец с мамой решили, что это Сашка наговаривает ему на них и толкает на домашний бунт… Как же так? Отец ведь всегда хвалил