- Блас! Скорее! Индейцы! - крикнул он и исчез.

Я растолкал мирно спящих португальцев и Хоанеса, схватил щит, выбрался наружу и сразу же увидел множество маленьких фигурок, которые размахивали длинными копьями и с пронзительными воплями бежали к хижинам со стороны невысокой горной седловины, имеющей пологий спуск к нашему лагерю. Капитан Франсиско де Орельяна уже гарцевал на своем скакуне между хижинами и поторапливал солдат. Но вот он громко скомандовал:

- Атакуем по моему сигналу! Держаться плотнее! Пехотинцы - по центру, всадники - по флангам!

Мы прикрылись щитами и стали ждать приближения врагов, крики которых становились все пронзительнее и громче. Расстояние между нами сокращалось, но было заметно, что индейцы постепенно замедляли свой бег: наше грозное молчание, видимо, смутило их. Очевидно было, что по дороге они порядком порастратили воинственный пыл: локтях в ста, когда мы уже могли свободно различать не только их лица, но и цветные узоры на бронзовых телах, нападающие остановились. Приплясывая на месте, потрясая копьями, они злобно кричали что-то на своем языке, но с места не двигались.

Этой минутой замешательства искусно воспользовался Франсиско де Орельяна. Вырвавшись на коне перед строем, он громогласно воскликнул: «Во имя пресвятой девы - вперед!» - и первым ринулся на врагов. С дружным воинственным кличем, размахивая мечами, наши всадники и пехотинцы бросились на индейцев. Нас было немного - человек двадцать, в том числе всего лишь семь всадников, - но удар получился столь дружный, что индейцы растерялись. В ужасе шарахались они от коней, тщетно пытались противопоставить ударам стальных испанских мечей свои деревянные копья с гнущимися о наши щиты медными наконечниками. Наши пехотинцы наступали плотной цепью, плечом к плечу, не давая индейцам никакой возможности зайти с тыла, а мы, семеро всадников во главе с капитаном, метались среди обезумевших от страха врагов, давя их копытами коней и поражая клинками. Битва в скором времени стала напоминать бойню, и мы были в ней хладнокровными мясниками.

Не прошло и четверти часа, как все было кончено. Наши потери были ничтожны: только четверо получили легкие ранения, да под Гомесом погиб конь. Индейское копье распороло ему брюхо, и он, всхрапывая, в судорогах бился на земле. Сам Гомес остался невредим: бормоча ругательства, он вместе с Муньосом, Гарсией и Агиляром бродил по полю сражения и добивал раненых индейцев. Не менее тридцати дикарей было убито и тяжело ранено в этом коротком бою. Я мог гордиться: двух или трех из них затоптал мой Федро, а одного - низкорослого и щуплого - я полоснул мечом по шее.

Внезапно Муньос издал радостный возглас и жестом подозвал к себе Гарсию и Агиляра. Склонившись, они отложили мечи и с видимыми усилиями вытащили из-под груды трупов высокого стройного индейца. Они подхватили его под локти и поволокли к капитану, который оживленно разговаривал с группой солдат.

Заинтересованный, я подошел ближе. Молодой бронзовокожий индеец с длинными, собранными в пучок волосами и красивым лицом, украшенным белыми и красными разводами, с трудом стоял на ногах. Видимо, он был оглушен мечом, ударившим по голове плашмя, и сейчас только-только приходил в себя. В этом ему помогли увесистые затрещины, которыми его поочередно награждали по дороге Агиляр и Муньос. На плечах у него болтался темно-красный плащ из тонкой шерсти индейского безгорбого верблюда 11, а бедра стягивало груботканое покрывало, закрывавшее ноги до икр. И руки, и грудь были также покрыты замысловатыми разводами.

- Гляжу, моргает, а на теле - ни царапины, - возбужденно рассказывал Муньос. - Ну, думаю, отдыхать тебе не дам… Позабавимся над тобой, дьявол, будь уверен…

Очень скоро индеец окончательно пришел в себя. Глаза его приняли осмысленное выражение. Он дико огляделся и попытался было вырваться из дюжих рук, но вызвал только радостный гогот у солдат.

Франсиско де Орельяна, наморщив высокий лоб, пристально смотрел на пленного. Похоже было, что он силится нечто вспомнить.

Наконец, он произнес, медленно и с запинками, длинную фразу на каком-то гортанном языке. Индеец вздрогнул, затем гордо вскинул голову и ответил коротко и твердо.

- Поздравляю, друзья, - с улыбкой произнес капитан. - К нам в лапы угодил сын вождя. Что ж, тем лучше…

И он опять что-то сказал пленному по-индейски.

Но тот молчал. Казалось, он совсем перестал замечать окружающих. Напряженно глядя поверх наших голов, он даже не вздрогнул, когда Муньос шутливо ткнул его в бок кинжалом, проколов кожу до крови.

Я проследил его взгляд и увидел, что по склону горы, откуда сегодня начиналась атака, быстро спускаются два безоружных индейца. Их заметили и другие солдаты.

- Эге, видать, парламентеры! - воскликнул Гарсия. - Что они кричат, сеньор капитан?

Действительно, индейцы, приближавшиеся к нам, громко и нараспев выкрикивали одну и ту же фразу. Они остановились шагах в сорока от нас и продолжали монотонно кричать, потрясая над головой руками.

Капитан опять наморщил лоб.

- Гм… Так, сейчас переведу, - сосредоточенно промолвил он. - Так, понимаю… говорят, что индейцы не станут нас убивать, если мы отпустим сына их касика живым…

Орельяна задумчиво сощурил глаз.

- Что ж… Солдаты! Убить этого язычника мы еще успеем, как и его дружков. Я скажу им, что сын касика будет нашим заложником и что мы отпустим его, как только минуем горную цепь. Но ни один волос не должен за это время упасть с головы испанского воина…

Хотя капитан, казалось бы, советовался с нами, он не стал ждать, когда мы выразим согласие или несогласие с его словами. Медленно подбирая слова, он перевел на индейский свое контрпредложение. Ему пришлось повторить его дважды, пока оно было понято.

Парламентеры посовещались. Затем один из них побежал в сторону, откуда они появились. Другой, атлетически сложенный молодой индеец, с резкими чертами лица, протянул руки и выкрикнул что-то.

- Вот как! - Орельяна озадаченно потрогал бородку и рассмеялся. - Он хочет остаться с другом… Забавно!..

И он жестом приказал индейцу приблизиться. Тот хладнокровно подошел к нам вплотную: на его лице не было и тени страха.

Я смотрел на него с невольным восхищением. Мне казалось невероятным проявление столь благородных дружеских чувств со стороны какого-то дикого индейца, и невольно в голове моей промелькнуло: «А смог бы я совершить такой подвиг ради Хуана? Ведь индейский юноша должен был знать, как хитры и коварны испанцы, однако же он без тени сомнения вручил им право распоряжаться его жизнью».

- Гарсия! Муньос! Альварес! - скомандовал капитан. - Отведите их и заприте в хижине…

Сопровождаемые тремя обнажившими мечи конвоирами, индейцы спокойно двинулись к ближайшей из хижин. Я провожал их взглядом, ощущая в груди неприятную горечь. Мне было жалко этих славных юношей, хотя я со стыдом сознавал, что жалеть врагов, да еще язычников, недостойно воина.

Шагах в десяти от хижины индеец атлет споткнулся и с гримасой боли схватился за ногу. Гарсия пнул его коленом, и в то же мгновение я увидел, как тощее тело испанца взлетело в воздух и брякнулось оземь. Выхватив из рук Гарсии меч, индеец что-то крикнул своему другу и яростно набросился на оставшихся конвоиров. Я не знаю ни слова по-индейски, но я понял, что кричал он «беги», ибо сын касика мгновенно оценил обстановку и со всех ног бросился в сторону узкой тропы, начинавшейся шагах в пятистах от нашего лагеря. Однако и наши солдаты не дремали: отсекая индейцу путь к тропе, наперерез уже скакали Хоанес и португалец Гонсалес. С его мужественным другом справились совсем быстро: получив несколько ранений, окруженный врагами, он бросился грудью на испанские мечи. Но солдаты отступили, и отважный индеец упал ничком на землю. Мгновенно руки его были крепко скручены за спиной и связаны толстым ремнем.