Мельцеру становилось все хуже и хуже, но он не подавал виду, ведь он знал магистра еще в бытность его учителем латыни и греческого и помнил, что тот не терпел никаких возражений. Но когда Беллафинтус снял свой колпак ученого, который был на нем до сих пор, и засучил рукава черной одежды, зеркальщик испугался.

Из ящика Беллафинтус достал молоток, щипцы и несколько гвоздей длиной с палец и стал нагревать их на огне. Едва они остыли, как магистр начал вгонять первый гвоздь в череп девочки. Мельцер с отвращением отвернулся и выбежал на улицу.

Вернувшись, он увидел, что его девочка хрипит, а на голове у нее окровавленная повязка. Эдита похрапывала, и магистр считал, что операция прошла успешно: он снова разбудил соки в голове и направил их в нужные меридианы.

Мельцер осторожно отнес свою оглушенную дочь домой, уложил в постель и не отходил от нее, пока через два дня она наконец не проснулась. Лицо ребенка искажала боль, но Эдита молчала. Да, теперь дочь зеркальщика вообще ни с кем не говорила, и хотя она, казалось, излечилась от мрачной меланхолии, лечение имело побочный эффект — не менее страшный, чем ее болезнь. Вбивание гвоздей в черепную коробку девочки отняло у нее речь.

И зеркальщик пожалел о своем поступке, о том, что подверг свою дочь таким мучениям только затем, чтобы она была как все. Но разве не предначертана свыше судьба каждого человека? Разве не грех не принимать эту судьбу?

Поразмыслив, Мельцер решил не ходить снова к шарлатану, чтобы тот вернул Эдите речь, поскольку финансовые средства были полностью исчерпаны. Кроме того, у зеркальщика возникло сомнение в способностях Беллафинтуса после того, как его вмешательство не вернуло Эдите жизнерадостность первых лет ее жизни. Теперь, когда девочка подросла, она казалась еще более замкнутой и отрешенной — из-за того, что не могла говорить. Глядя на нее, Мельцер упрекал себя в том, что дочь стала такой из-за него. При этом находить с ней общий язык не составляло для него ни малейшего труда, поскольку Мельцер читал мнение Эдиты в ее глазах.

Что же касается женщин, то зеркальщик был еще слишком молод, чтобы оставаться вдовцом, а в переулке Игроков жил не один ремесленник, у которого была дочь на выданье и который бы с удовольствием породнился с Мельцером. Но зеркальщику никак не удавалось прогнать из памяти воспоминания о своей жене Урсе, и вместо того чтобы искать женщину, он стал искать прибежище в любви к своей дочери Эдите. Мельцер постарался, чтобы она получила надлежащее воспитание, и следил за тем, чтобы Эдита ни в чем не нуждалась.

К тому времени когда девочке исполнилось двенадцать лет, она обладала восхитительными манерами. Эдита выглядела очень мило, в поведении ее была некоторая гордость, не имевшая ничего общего с высокомерием. В тот год произошла встреча, которая самым неожиданным образом изменила жизнь Мельцера и его дочери.

Один богатый купец родом из Кельна, проживавший в Константинополе и торговавший китайским шелком и другими дорогими тканями, собрался в Нидерланды. По пути он остановился в Майнце и у одного из рыночных торговцев увидел зеркало работы Мельцера. Но купца заинтересовало не чудесное свойство, которым, как говорили, обладало зеркало, а прекрасная форма и материал, из которого оно было изготовлено. Конечно, венецианские зеркала отражали лучше, но они были из стекла и так хрупки, что от неосторожного прикосновения разбивались вдребезги. А вот зеркала Мельцера могли даже упасть на пол и не разбиться.

Геро Мориенус, так звали видного византийца, заказал Мельцеру пять сотен зеркал. И как раз в тот момент, когда они скрепили договор рукопожатием, в мастерскую вошла Эдита, и торговец шелками словно внезапно сошел с ума. Он стал громко восторгаться красотой Эдиты, ее правильными пропорциями, ее бездонными глазами и дрожащим голосом поинтересовался, не обещано ли чудесное создание кому-то из мужчин.

Хотя для девушки возраста Эдиты это было в порядке вещей, Мельцера предложение сильно удивило, и он поспешил сказать, что хотя Эдита хорошо воспитана и обучена грамоте, но по причине несчастного случая уже семь лет как молчит и может говорить только глазами. Втайне он надеялся таким образом заставить византийца передумать.

Эдита не поняла, о чем говорили мужчины, но когда незнакомец стал пожирать ее глазами, она развернулась и ушла. И только через год девушка узнала, что той ночью отец пообещал ее византийцу, а узнав, не осознала всей глубины принятого решения.

К тому времени ссоры между Мельцером и его компаньоном Генсфлейшем участились. Генсфлейш позволял себе все больше вольностей по отношению к своему мастеру, делал, что ему не следовало, насмехался над Эдитой и ее безгласностью, подражая ее милой жестикуляции. А когда речь заходила о дочери, зеркальщик не знал пощады, и дошло до того, что однажды он при всех подмастерьях ударил своего компаньона по лицу. Еще чуть-чуть — и дело дошло бы до драки, но ссора закончилась тем, что Генсфлейш молча повернулся, исчез и больше не показывался в мастерской за собором.

Со времени ссоры не прошло и двух недель, когда Эдита среди ночи вбежала в спальню отца и бросилась ему на шею, словно пришла страшная беда. И не успел Мельцер опомниться, как в нос ему ударил едкий запах дыма.

— Огонь! — закричал зеркальщик. — Горим!

Он схватил дочь за руку и бросился к лестнице, где уже бушевал пожар. О том, чтобы спуститься, не могло быть и речи, поэтому Мельцер потащил Эдиту назад, распахнул окно и изо всех сил закричал:

— Пожар! Пожар! Помогите!

Его крик услышали все, кто жил в переулке Игроков, и тут же отовсюду стали появляться соседи. Они несли кожаные ведра с водой и огромные метлы — все необходимое, чтобы бороться с огнем. К окну быстро подставили лестницу, и зеркальщик с дочерью сумели выбраться на улицу. Но дом полностью сгорел.

Для Мельцера было совершенно очевидно, что это Иоганн Генсфлейш поджег его дом, исключительно для того, чтобы отомстить. Двое бродяг из Вормса утверждали, что незадолго до полуночи видели, как высокий бородатый мужчина бежал по направлению к переулку Игроков. Но кто поверит бродягам? Собутыльники подлого подмастерья клялись, что во время пожара вместе с Генсфлейшем пили в «Золотом орле», и подтвердить это готов был даже сам хозяин.

После пожара к зеркальщику стали относиться враждебно. Поговаривали, что Михель Мельцер сам поджег свой дом, чтобы скрыть, что его мастерская перестала приносить прибыль. Разве не убежали от него подмастерья? В то, что пожар устроил Генсфлейш, никто не верил, поскольку тот как раз получил в наследство немалое богатство и хороший дом. Там Генсфлейш вскоре устроил свою собственную мастерскую, взял на работу троих бывших подмастерьев Мельцера и изготовил больше волшебных зеркал, чем когда-либо изготавливал мастер Мельцер.

Все состояние Михеля Мельцера сгорело вместе с домом, и даже от слитков свинца, олова и сурьмы, хранившихся в стенах мастерской, ничего не осталось, словно огонь уничтожил их полностью. Колдовство или кража? Мельцер подозревал, что с внезапным богатством его бывшего подмастерья не все чисто, но доказать ничего не мог. У Михеля не было денег, чтобы отстроить свой дом заново, и, поскольку ему не оставалось ничего другого, он продал руины мастерской единственному человеку, которого они интересовали — своему бывшему подмастерью Иоганну Генсфлейшу.

Это был позор, да, но что Мельцеру еще оставалось делать?

В свои четырнадцать лет Эдита была красавицей, и зеркальщик принял решение отряхнуть со своих сапог пыль Майнца и отвезти дочь в Константинополь, где ее ждал Геро Мориенус. Сам Мельцер думал осесть где-нибудь, может быть, даже в Венеции, среди зеркальщиков, и начать новую жизнь.