– Что вы, господин! Женщине не к лицу выпивка.
– Немножко и женщине можно, – авторитетно заявил Джон.
– Ну, если немножко…
Выглядела она сейчас чистой, аккуратной, спокойной, с умытым от слез лицом. Джон наблюдал, как она готовит грог, и в глазах у него было какое-то странное беспокойство, которое почему-то волновало корчмарку, даже руки стали словно чужими.
– Прошу, посидите со мной, миссис Булль, – предложил Джон. – Если вы не возражаете, побудем вместе это время, пока никого нет.
– Спасибо, господин, – Элеонора осторожно присела к столу, на самый краешек стула. Руки спрятала под аккуратный фартук.
Джон отхлебнул из теплого кубка и с едва заметной печалью, которую не в силах был скрыть, проговорил, словно размышляя вслух:
– Так что задумал я уйти со службы. У меня для нее, вероятно, не хватает ума и таланта, потому что не могу что-либо понять…
– Не говорите так, господин, все вас любят и уважают.
– Все? – Джон напрасно пытался заглянуть со своей высоты ей в глаза.
– Я это слышала, господин, – опустила ресницы Элеонора.
– Вот о чем я думаю, – Джон кашлянул, потому что голос у него вдруг стал хриплым. – Живете вы здесь одна, с маленьким сыном и служанкой. А в двери корчмы разный народ входит.
– Это – так…
– Взять хотя бы сегодняшних бандитов… Кто испугается одинокой женщины? Каждый ее может обидеть, а то и ославить. Некому защитить одинокую женщину.
– Ваша правда, господин.
– Какой я господин? Говорите мне просто – Джон.
– Слушаюсь, Джон. Но тогда и вы называйте меня Эли.
Джон быстро наклонился к кубку.
– Я вот о чем думаю… Эли, – выжимал он из себя слова, – у меня есть кое-какие сбережения. Думаю, их вполне хватило бы, чтобы корчму перестроить в постоялый двор. И говорю вам, ни один из буянов здесь и не пискнет!
– Я уверена в этом, Джон.
– Это уж точно! – поднял он голову, довольный заслуженной похвалой. – И маленький Питер меня уважает. А как жить мальчишке без отца? То есть… я что… я хотел сказать… – Джон в растерянности начал краснеть.
– Вы хорошо сказали, Джон, – маленькая рука Элеоноры мягко легла на его здоровенную ручищу.
Джону стало тепло и уютно. Может, от горячего грога…
…Спустя несколько дней сэр Демби, коронер двора ее королевского величества, косноязычной судебной латынью составлял, по сути, оправдательный вердикт для верховной палаты канцелярского суда:
"…и названный Ингрем, боясь быть убитым и сидя в вышеописанной позе между рекомыми Николасом Скирсом и Робертом Поули, так что никаким образом не мог уклониться, защищаясь, и ради спасения собственной жизни, когда же и в том же месте схватился с названным Кристофером Марло, чтобы отобрать у последнего упомянутый кинжал; в той схватке этот Ингрем не мог уклониться от названного Кристофера Марло; и так случилось в той схватке, что названный Ингрем, защищая свою жизнь, нанес тогда в том же месте упомянутым кинжалом, длиной в 12 дюймов, названному Кристоферу смертельную рану над левым глазом, вглубь на два дюйма и шириной в один дюйм; от этой смертельной раны вышеупомянутый Кристофер Марло тогда и на том же месте умер".
Вскоре Ингрем Фрайзерс получил высочайшее помилование ее королевского величества и вернулся к своим будничным обязанностям – секретарствовать в Скедбери-Хауз, резиденцию Томаса Уолсингема, племянника сэра Френсиса. А что произошло с Робертом Поули и Николасом Скирсом? Уже через неделю их выпустили на свободу как непричастных к убийству в корчме "Скрещенные мечи". Первое, что сделала эта ловкая парочка, – направилась в казначейство Тайного совета и потребовала платы.
– С каких это пор, – ехидно спросил клерк, – мы начисляем заработную плату лицам, которые шляются по корчмам и отдыхают по тюрьмам?
– Не мели чепухи! – прикрикнул на него Поули. – А ну, отсчитай нам деньги. Вот, читай! – он ткнул под нос клерку приказ. – Что здесь написано? "В указанное время находились на службе ее величества". За каждый день – шиллинг. Быстро гони кругляшки в наши кармашки!
А над покойным ложь и клевета справляли свой шутовской танец, потому что имели, видать, опытного постановщика. Передавали всякое, для того чтобы через грязный слой слухов, перемешанных со сплетнями, не смогли пробиться и слабые ростки правды. Одни говорили, что он умер на улицах Лондона от чумной эпидемии, другие рассказывали, что вроде бы очумевший от рома Кристофер подрался в кабаке с такими же пьяными повесами, не поделив какую-то юбчонку, мало для них проституток – вон их сколько шляется. Слово за слово, дело дошло до ножей, и вот – пожалуйста! Но хватало и таких, которые в ответ на все это, словно сметая паутину, читали огненные строки из "Тамерлана Великого":
[Кристофер Марло, "Тамерлан Великий", часть 2, акт V, сцена 3]
Тогда в ход пошла тяжелая артиллерия церковников. Была издана "поучительная книжечка" "Видение божьего суда", в которой преподобный Томас Берд доказывал, что смерть негодного еретика Марло – это перст божий и небесная кара. Он писал:
"В атеизме и нечестивости не уступая другим, о ком шла речь, вместе с ними был покаран один из наших соотечественников, оставшийся в памяти многих под именем Марлин, по образованию – ученый, воспитанный с юных лет в университете Кембриджа, но по роду занятий – драмодел и непристойный поэт, который, давая слишком много воли своему разуму и не желая считаться ни с какой уздой, погряз (как и следовало ожидать) в такой крайности и озлоблении, что отрицал бога и сына его Христа, и не только на словах кощунствовал над троицей, но также (как истинно свидетельствуют) писал книги против нее, уверяя, что наш Спаситель – лицемер, а Моисей – фокусник и развратитель народа, что святая Библия – лишь пустопорожние и никчемные сказки, а вся религия – выдумка политиков. И вы посмотрите, какое кольцо господь вдел в ноздри этого пса лающего…"
Этот печатный донос они читали вдвоем – Томас Неш и Ричард Бербедж.
– Бедный дружище Кит! – сказал Томас и с омерзением швырнул брошюру в мусорную корзинку. – Скажи-ка мне, Ричард, как подвигается дело с "Гизом"?
– В том-то и дело, что никак, – нахмурился актер и, словно защищаясь, поднял руку, потому что хорошо знал невыдержанную и быструю на горячее слово натуру Неша. – Погоди, Том, сейчас я тебе все расскажу. Да выслушай ты наконец меня! Рукопись, а мы же имели единственный экземпляр, исчезла.
– То есть как это – исчезла? – у Томаса гневно сошлись брови.
– Если бы знать! Однако у нас есть подозрение. На днях у нас толкался этот бездарный стихоплет Уотсон[12], из-за которого Крис в свое время чуть не угодил на виселицу, но не пойманный – не вор. Кому и что тут докажешь?
– Прибью негодяя! – поклялся Неш.
Ричард Бербедж, не соглашаясь, покачал головой.
– Не прибьешь, Том. Не прибьешь…
– Вот увидишь!
– Ты не горячись, а слушай, что я скажу. Судя по тому, что нам известно, все это вяжется в один грязный, отвратительный клубок. Мы никого не прибьем и даже не станем устраивать никакого шума, а сделаем иначе. Мой премудрый брат Джеймс считает, что трагедию надо немедленно издать.
– Ты что, смеешься надо мной?
– Спокойно, Том. Джеймс сказал, что у тебя была хорошая возможность изучить манеру письма Криса, ведь вы вдвоем работали над "Дидоной". Так что ты должен восстановить заново выкраденную и, вероятно, уничтоженную рукопись "Гиза".
– "Восстановить"! – во весь голос выкрикнул Неш. – Ты хотя бы приблизительно представляешь, что это такое? Ты, по крайней мере, понимаешь, сколько замечательных находок Криса будет потеряно? Нет, это невозможно… Я же не заучивал ее на память!
12
Томас Уотсон тоже писал драмы и стихи, маскируя этим свою работу в Сикрет Интелиндженс Сервис; но его произведения были такого низкого художественного уровня, что ни одно из них до нас не дошло