Но это мудрое решение почему-то отозвалось в сердце гнетущим чувством. Заговорил внутренний голос: «Пока ты вернешься в город, пока снарядится погоня — монахов и след простынет. Найти караван среди этого нагромождения гор — все равно, что отыскать иголку в стоге сена».

А каково будет ему при встрече с друзьями: он, втянувший их в эту затею, сам отступил при первой же опасности? И еще одна мысль вдруг обожгла его. Как он мог забыть!.. И Федя поспешно извлек из кармана предмет, подаренный Асидой. Это был плоский, величиной с детскую ладошку, обточенный морем камень. Бесцветный, как затуманенное стекло, но в глубине его каким-то волшебным образом расплылась капля яркой бирюзы. Через отверстие, просверленное с краю, была продета дешевая позеленевшая цепочка. Для бедной крестьянской девочки эта вещь, наверно, представляла немалую ценность. И она ему ее подарила! Не этому ли камню Федя был обязан чудесным избавлением от плена? Он с удовольствием ухватился за эту мысль и надел цепочку на шею; амулет оказался на груди под рубашкой.

Все сомнения отлетели прочь. Начатое дело надо довести до конца! Федя огляделся. Перевалить через седловину между гор и выйти на дорогу впереди каравана? Ведь монахи, наверно, уже далеко ушли.

Восхождение оказалось нелегким делом. Деревья по склону теснились друг к другу, а просветы между ними преграждались вздыбившимися корнями упавших лесных великанов.

Медленно, шаг за шагом Федя одолевал преграды: где перелезал, подтягиваясь на руках, где проползал ужом. Все это нагромождение стволов, корней и сучьев было переплетено тысячами высохших лиан, с острыми, как кошачьи когти, колючками. Особенно досаждал смилакс: стоило начать суетиться, как его плети, точно живые змеи, обвивались вокруг тела.

Наконец, мокрый от пота, Федя выбрался на безлесный склон горы. Он вытер пот и с сожалением оглядел свою одежду. Несколько новых прорех зияло в штанах; из пальто там и сям торчали клочья ваты.

Теперь надо было влезть на седловину. Медленно и упорно Федя поднимался по крутому склону и с запоздалой тревогой думал: «А действительно ли дорога огибает эту злополучную гору?» Если нет, тогда он окончательно потеряет караван из виду.

Подъему, казалось, не будет конца. То, что снизу выглядело вершиной седловины, на самом деле было лишь небольшим гребнем, за которым следовал новый подъем.

Ноги отказывались служить, когда Федя выбрался на верх седловины. Он упал на камни и окинул взглядом открывшийся вид. У него отлегло от сердца: внизу простиралась та же долина; по ее дну, повторяя изгибы Монашки, вилась дорога. Им овладело чувство гордости: расчет оказался верным. А вот и караван — цепочка его медленно выползала из-за уступа горы.

Теперь можно было отдохнуть: прежде чем поравняться с Федей, монахам предстояло одолеть километра полтора.

Впрочем, уже через несколько минут он решился на смелый шаг. Выждав, когда на минуту-другую монахов скрыла глубокая лощина, Федя стремглав бросился вниз по склону. К тому моменту, когда караван показался снова, Федя уже засел в нескольких метрах от дороги за кустами вечнозеленого рододендрона. Спустя несколько минут вся монашеская братия прошла мимо него.

Федя выглянул из укрытия. Двое иноков, один из которых был брат Иван, тот, что задержал его в первый раз, приотстав от остальных, о чем-то совещались. Голосов их не было слышно, но, судя по усиленной жестикуляции, с которой говорил брат Иван, было ясно, что он в чем-то горячо убеждает собеседника. В заключение своей речи он воздел руки к небу и потряс посохом.

Его приятель долго угрюмо думал, потом согласно кивнул головой. Было видно, что брат Иван обрадовался, он резво хлестнул мулов и скорым шагом устремился вперед.

Когда монахи скрылись из виду, Федя покинул засаду и направился следом. Обогащенный горьким опытом, он шел со всей осторожностью. Прежде чем выйти из-за очередного укрытия, он тщательно пересчитывал фигуры монахов. Хорошо, что вся путешествующая братия была одета в черные балахоны, резко выделявшиеся в свете дня.

Тропа то поднималась на склоны гор, то, минуя крутые места, спускалась к шумному потоку и вилась среди огромных каменных глыб, скатившихся с горы. Река, все чаще срываясь со скал, превращалась в водопады, и, когда тропа приближалась к ним, Федю обдавало водяной пылью. Дорога становилась все труднее. Из-под ног Феди со зловещим шипением оползал щебень. Нависавшие над тропой каменные осыпи, казалось, были готовы в любую минуту ринуться вниз.

Высоко ли над уровнем моря поднялась дорога? Феде в пальтишке пока было жарко. Но вот на одном из поворотов ему в лицо дохнуло снежной прохладой. Долина резко сузилась, впереди показался темный вход в ущелье. Из него, кипя на каменных порогах, вырывалась Монашка. По обе стороны реки взметнулись к небу мрачные утесы. Тропа начала круто забирать вверх и лепиться по тесному, вырубленному в отвесной стене карнизу. Монахи, идущие по противоположной скале, оказались в какой-нибудь полусотне метров от Феди. Идти в такой близости от них было страшно. Федя сел на тропу и огляделся.

Ну и занесла его нелегкая! Темно-серые отвесы ущелья взметнулись вверх на несколько сотен метров. Лишь запрокинув голову, можно было увидеть небо. Где-то посередине этой кручи проходила тропа. Рев бешеной реки на дне ущелья едва долетал сюда. Вниз Федя избегал смотреть.

Он подполз к краю обрыва и посмотрел вперед. Караван был уже далеко и гораздо ниже по отвесу скал. В этом месте стены каменного коридора светлели: очевидно, монахи уже были близки к выходу из ущелья.

Федя встал, у него слегка закружилась голова, и он вынужден был идти, придерживаясь рукой за стену. Но сознание того, что незадолго перед этим здесь умудрились пройти груженые мулы, придавало ему смелости.

Вот, наконец, расступились скалы, и глазам открылась луговая долина. Обрамленная пихтовыми склонами, она выглядела очень приветливой. На дне ее, из высохших трав группами поднимались ели; под их прикрытием нагнать монахов не составляло труда. Проследив за направлением тропы, Федя увидел в километре от себя расположившийся на отдых караван. Остановка была кстати: за то время, что монахи отдыхают, он покроет это расстояние.

Когда до стоянки было уже недалеко, Федя спустился к реке и, разувшись, вымыл в ней натруженные ноги. Ветер принес к нему дым от костра — монахи обедали. Ему зверски захотелось есть. Федя достал лепешку — она была меньше, чем ему бы хотелось. Он и опомниться не успел, как съел половину.

«Ничего, — утешал он себя. — На обратном пути я обойдусь оставшейся половиной, а уж дома отъемся вволю».

Федя поднялся и, крадучись, приблизился к стоянке каравана. Выглядывая из-за ели, он мог наблюдать, как готовятся в путь монахи: переобуваются, грузят на мулов поклажу, гасят костер.

От утомления и голода Федя почти не обращал внимания на перемены в пейзаже. Не сразу заметил он и то, что зашел в некое заколдованное царство.

Это был старый вечнозеленый самшитовый лес. Мох устилал под его кронами землю и камни голубовато-зеленым ковром, вползал на корявые стволы, обволакивал нижние ветви и спадал вниз причудливыми бородами.

Федя все чаще озирался по сторонам и с запоздалой тревогой думал о том, что в этой глуши его подстерегает опасность встречи с дикими зверями. Знай он, что путешествие будет столь длительным, то, может быть, решился бы взять отцовский револьвер. Правда, если верить Тагуа, то медведи еще в спячке, а снежный барс в последние годы стал редкостью. Но что касается волков и кабанов, то они представляли реальную угрозу. Можно было лишь надеяться, что их отпугивает идущий впереди караван.

А тропа шла все дальше и дальше. Наступал вечер.

Страх холодной змеей заползал в душу. Теперь-то Феде было ясно, где предстоит провести ночь.

Караван вступил в полосу косматого хвойного леса, и тропа начала забираться вверх. На противоположном склоне Федя угадал ее продолжение и понял, что, обойдя лощину, монахи окажутся совсем близко от него. Он залег под елью и стал ждать. Через несколько минут цепь каравана прошла так близко, что Федя узнавал лица монахов.