- А зачем? - поинтересовался Голощапов. Лысина у него вспотела, он побаивался Зубкова, а ещё больше - Ваню Хлюпика. - Я хотел бы, например, продолжить...

- Так продолжайте! - перебил его Зубков. - Я же не говорю о немедленном роспуске: у вас что, уже есть эти пять-шесть квартирок?

- Квартирок нет, - сказал Голощапов. - Но есть кое-какие наметочки, наработочки, так сказать...

Зубков внимательно посмотрел на собеседника. Он, что называется, просёк его: уловил нечто значительное, что сам Голощапов пока ещё не хотел открывать.

- Вы, Андриан Сергеич, наверное, не совсем хорошо понимаете меня, Ваню и всех остальных. Мы люди прямые, приниципиальные, играем в открытую, платим по совести, - сказал Зубков. - А вы - наметочки, наработочки... Сразу говорите: в чем проблемы, где, тесезеть, деньги лежат, у кого ключи?

- В натуре, слышь, - подал вдруг голос Ваня Хлюпик. - Мозги не греби, сука... Здесь тебе не типография, бля...

Голощапов почувствовал, как откуда-то изнутри, из глубины организма покатилась к сердцу, к голове вязкая волна страха. Он редко слышал Ваню, в основном беседовал с Зубковым, и словесный наезд Хлюпика застал его врасплох. К тому же его с самого начала "знакомства" с Зубковым убивало это вечное "тесезеть", произносимое вместо "так сказать".

- Да что вы, в самом деле? Зачем сразу сукой, почему? - выдавил он, словно выплевывая кляп и стараясь придать интонации решительность.

- Вань, что ты, в самом деле? - пожурил Хлюпика Зубков. - Ты уж старайся без оскорблений личности, не обижай компаньона... Я Андриана пятнадцать лет знаю.

- Да я для связки слов, - оправдался Ваня. На самом деле у них была договоренность с Зубковым: тот подает сигнал - теребит мочку правого уха и Ваня "наезжает" на среднем уровне, грубо, но без повышения голоса...

- Я, собственно, и не обиделся, понимаю. А что касается наработочки есть одна фирма, располагающая базой данных по недвижимости... - начал Голощапов, чуть успокоившись.

- База данных? - перебил Зубков. - Ну и что? У нас тоже база данных, в Бюро обмена база данных, в мэрии тоже... Эка невидаль эксклюзивная!

- Не совсем так. Я вам на листочке сейчас напишу - ч т о э т о т а к о е...

Голощапов придвинулся вместе со стулом поближе к столу и стал писать. Авторучка у него была - "Паркер", любил экс-поэт красивые инструменты. Исписав примерно пол-страницы, Голощапов придвинул листок Зубкову.

- Ну что ж, - сказал Зубков, скользнув глазами по тексту. - это действительно - кое-что. Но вот что это на самом деле - ещё предстоит узнать. А вам - премия...

- Сколько? - вырвалось у Голощапова неожиданно для самого себя.

- Ну, Андриан Сергеич, это вовсе невежливо. О сумме премии разве спрашивают? Это ведь не комиссионные, не зарплата - это жест. Но раз спросили - три тысячи долларов, будьте любезны...

Зубков выдвинул ящик стола, порылся в нем и стукнул об стол тремя пачками десятидолларовых купюр. Он всегда менял для расчетов с Голощаповым сотенные на десятки, знал, что "компаньон" любит упаковочки. Десять сотенных - чепуха, бумажки, а сто десяток - увесистая пачка. Зубков и сам любил упаковки, но купюры в них были как раз сотенные...

- Отлично! - обрадовался Голощапов. - Книжку за свой счет издам - ещё и останется!

- А двадцать штук за "хатку"? что, потратили уже?

- Да нет, это под проценты, в банк! - отрапортовал Андриан Сергеич. Жить-то надо...

- Жить? - вдруг сказал Зубков - и как будто ещё что-то хотел добавить, но не добавил.

Еще пять минут назад Голощапов, обладавший кое-каким чутьем, слухом, нюхом, с ходу уловил бы в слове и интонации нечто для себя угрожающее. Но, ослепленный неожиданной премией, он, щупая пачки долларов, лишь ещё раз повторил вслед за Зубковым это "жить".

- Ну, если я не нужен сегодня, то - исчезаю, - сказал Голощапов.

Зубков молча кивнул.

- Сука, - сказал Ваня Хлюпик, когда за поэтом-маклером закрылась тяжелая дверь.

- Почему, Вань? - удивился Зубков. - Винтик.

- Не, я ж не ругаю... Он по масти сука, как название. В смысле "ссучился".

- Ну, что такое "ссучился", мне известно. Но Андриан Сергеич вроде в блатных не числился? Не сидел даже.

- В отсидке разве дело? Ссучился - это когда своего продал. Или "своих".

- Мелочи это... Так, не своим делом по нужде занимается - и все. Чудак на букву мэ.

- Нет, полковник... Когда не своим делом - это фрайер называется. Из блатных фрайеров тоже авторитеты выходят. А Голощап этот - сука... Это ж квартира его товарища по воле - тот в Зимлаге чалится, а этот гад его квартиру продает, семью подводит под топо...

- Все, замолкни! - рявкнул Зубков. - Сам-то кто? Козел! По понятиям меня разводишь? Да мне эти понятия ваши все равно что пыль, шелуха, метель зоновская! Я сидеть не буду, и ты тоже вроде не хочешь больше. Или хочешь?

- Нет, - сказал Хлюпик - и тут же закрылся, замкнулся, застыл, словно брошенный в холодную воду восковой слепок. Сидеть ему никак нельзя было; не то, что сидеть - вообще светиться перед бывшей братвой. Хлюпик в предпоследней ходке на зону числился в "путевых", в "дельных", имел кой-какой авторитет, но в конце срока крупно попал на игре в "двадцать одно", был объявлен "фуфлыжником". Тогда от страха быстро слетел весь лоск блата, были разом забыты все понятия и "законы", и Ваня метнулся в оперчасть - сдаваться в штрафной изолятор, подальше от сексуально озабоченных кредиторов. Последний же срок он тянул в самом натуральном "козлятнике", нацепил на рукав завхозовский "косяк" и прослыл в зоне "отмороженным гадом". Дважды его хотели завалить, чудом спасся. Сегодня он зря забылся, хотел "мусору" этому растолковать что-то... зря, зря! Осторожней надо быть, Ваня...

- Короче, умник, - перебил его мысли Зубков. - Вы на сегодня задачу уяснили? Едете к Шаховым - и чистите, чтоб набело, без сучка и задоринки. Два часа на мероприятие - от звонка в дверь до выхода. Что в этом промежутке вы с Ширяйкой будете делать - ваши проблемы, ваши желания. Но чтобы к 16-ти нуль-нуль все было чисто как у Мойдодыра! Все, конец связи, расход!...

Ваня кивнул - и быстро вышел из кабинета, так быстро, будто только и ждал момента, когда можно будет это сделать.

Зубков же подумал ему вслед: приближается время Х.

Многоходовая комбинация, включавшая расселение двух квартир в районе Сретенки и Чистых Прудов, одной на Арбате и последующий "съезд" счастливчиков в "хрущевках" Бирюлево, Братеево и Ясенево, подходила к концу. Одиннадцать семей становились обладателями отдельных квартир взамен коммуналок. Некоторые получали доплату - если настаивали. Впрочем, чисто психологически переезд из бардака в свое, пусть далекое и низкопотолочное, но свое жилище уже был своего рода доплатой, и никакие низкие потолки и тонкие стены не могли испортить переезжавшим настроения. Своя ванная комната, в которой можно брызгать водой на пол и мыться до парной одури; свой туалет, в дверь которого не надо стучать, выгоняя зловредного соседа; своя кухня, на которой можной распивать бутылочку с приятелем, не заботясь о том, что скажут... - в общем, смена социалистического общежития на священную отдельность представлялась почти всем переезжающим чем-то вроде выигранного круиза, путевки в будущее. Почти всем - потому что в многоходовых комбинациях участвовали (на старте), к примеру, тринадцать участников, а к финишу риэлта приходили, к примеру, десять. Или, как сейчас, семь. Два-три участника выпадали из забега, исчезали на одном из поворотов или уже после подведения итогов вычеркивались из списка, дисквалифицировались велением неведомого для них судьи.

В нынешней комбинации из списка "призеров" выпали два "участника": Римма Сергеевна Хромова, безработная секретарша (с ней уже решили все вопросы), и целая семейка: Шаховы-Лесовицкие. Зубков вообще не любил связываться с семьями, да ещё и с детьми, но уж больно хорош был заказ, исходивший от людей самого Вредителя: "воры" денег не считали, квартирка будущему хозяину понравилась, аванс дали такой, что всем хватило. Потому и сказал Зубков Голощапову: мол, ещё две-три таких - и можно разбегаться... Поэт-маклер, впрочем, не знал о зачистках и удалении "осадка" - или знал, но делал вид, что не знает.