- С водярой? - спросил тот, предвкушая радость от горячительного.

- Не, со спиртиком... Один к трем. Коктейль "Россомаха".

Кондратюк тоже отхлебнул, но постарался обойти сержанта по глоткам. Жуков быстро выхватил у него бутылку.

- Ты, боец, не груби, - сказал он веско. И добавил, обращаясь к Мураду. - Тебе не предлагаю, ты ж мусульман...

Мурад сглотнул слюну. Если бы Жуков предложил, то он бы не отказался. А теперь нужно было держать свой понт...

У Кондратюка шинель вздулась, будто под ней было пузо. На самом деле он снова принес чай на продажу: через четыре месяца дембель, надо готовиться.

Солнце уже упало за тайгу. Стало быстро темнеть, включились прожектора освещавшие предзонники и запретку. Одних заключенных вывели в жилую зону, а других - в промку: литейный и сборочный цеха работали в три смены, зона вступала в рынок с дешевыми черными сковородками, конкурируя со знаменитым, но дорогим "Тефалем".

Мурад медленно, с достоинством, спустился вниз - и быстро побежал к вахте, потому что пальцы на ногах уже перестали болеть, как будто вовсе исчезли.

Вслед за ним спустился и Жуков: с ещё большим достоинством, да и к вахте шел так же медленно, испытывая удовольствие от мороза, чая, спирта.

ЧИФИР ДЛЯ МОНГОЛА

- Ну и Ташкент тут у нас! - радостно произнес первый из зеков, вошедших в барак. Это был Ванька Одесса, настоящий одессит.

Жилзоновская котельная работала как на пятилетку. Стоял безвидный парок, смешанный со специфической вонью портянок и носков, сырой обуви, "гнид" (ватников), "гнидников" (одеял) и прочего тряпья. В букет удачно вписывался сортирный аромат моршанской махры, которой отоварилась в этом месяце вся зона. Вонючее пространство было к тому же пронизано непрекращающимся гулом, состоявшим из голосов, бряканья металлических кружек, стука бросаемых зар (кубиков) и шороха-скрежета передвигаемых фишек (играли в нарды). А между шконок бродил, подвывая, худосочный полосатый кот Подкумок. Но тот, кто хотел спать, спокойно спал под эту музыку, а кое-кто и похрапывал, добавляя свою партию в общую симфонию.

В правом углу на шконке сидел Монгол и курил козырный "Кент", удачно доставленный Тузиком из промки на прошлой неделе. Миноискатель-Мутилин бюллетенил, а другие прапора или солдаты Тузику были нипочем. Шустрее Тузика у Монгола шестерки не было никогда, хотя и случались иногда досадные косяки (промахи) как, например, с чаем месяца два назад. Но Монгол ограничился одной звездюлиной по уху, не стал Тузика наказывать по полной программе.

Сейчас Тузик корпел над сложнейшим, с его точки зрения, процессом: заваркой настоящего, не бодяжного поднятого, а запаренного "воровского" чифира. В отличие от "мужиков", Тузик заваривал чай не "машиной" (кипятильником из двух бритвенных лезвий или трасформаторных пластин), а на открытом огне, за бараком, разведя небольшой запрещенный костерок. Менты на костерок смотрели сквозь пальцы: знали, кому Тузик заваривает...

Монгол на самом деле был не монгол, а самый настоящий русский, из Котельнича, что под Вяткой (бывший Киров). Начинал он заядлым голубятником, но, как водилось и водится, в голубятне собиралась приблатненная компания отсидевших и готовившихся к отсидке. Тут были выкидные ножички, немного анаши, бутылочки с портвейном и самогонкой, крашеные по моде семидесятых девочки-гавроши и, разумеется, преступные замыслы, простиравшиеся сначала лишь на местные продмаги и ларьки. Голуби постепенно стали отходить на второй план, и вот семнадцатилетний Монгол, тогда ещё просто Алексей Николаевич Помыткин, поехал в зарешеченном "бобике" в свое первое КПЗ - а сколько их было потом... Алеша Помыткин прошел длинный путь из малолетки через "общак" и владимирскую "крытку" на строгий режим - с короткими перерывами между судимостями, стал Монголом... С третьего срока Монгол выходил "положенцем", ещё не коронованным, но весьма авторитетным.

Нынче он "смотрел" за 7-й "строгой" зоной Зимлага, в которой, по "общему" мнению, складывалась ситуация беспредела и поголовной отмороженности. Монгол прибыл в зону четыре месяца назад и за короткий срок выяснил, что разлад, с одной стороны, внес замполит, ныне уже сокращенный и изгнанный, а с другой - оборзевшие "зверьки" из кавказской солнечной республики. В зоне их скопилось не менее семидесяти. На фоне двух с половиной тысяч зеков - число небольшое, но опасное своей организованностью, однозначно свойственной всем нацменам. Русские зеки, в отличие от них, делились на всякие "московские", "питерские", "тульские", "вятские", "рязанские" и иные землячества, которые в свою очередь дробились на "семьи" земляков из отдельных районов. Следовало пресечь дробление, объединить общерусскую блатоту и заставить мужиков жить, наконец, по "понятиям". Кое-какие шаги в этом направлении уже были сделаны. Во-первых, Монгол заставил "зверьков" объединиться в прямом смысле: они были правдами и неправдами собраны в одном, третьем, отряде и не баламутили теперь по отдельности в каждом; во-вторых, он запретил им в присутствии славян говорить на своем языке.

- Откуда я знаю, что вы там трете? - сказал он Эльхану, главарю. Вон, сегодня на разводе слышу: шардым бахир галям капитан Петров. Маркидыр оперчасть берды. Что это? Может, нас через это керкуду ментам сдают, откуда мне ведомо? Так что, братан, трите по-русски...

- Нэ всэ знают, - ответил Эльхан, в душе желая мучительной смерти этому жилистому и гибкому блондину.

- А кто не знает - пусть вообще глохнет, понял?

Эльхан гордо кивнул в знак согласия и пошел к себе в отряд - отвести душу на своем родном языке. Уж там-то, в кругу земляков, он назовет этого русского шакала и козлом, и петухом, и маму его припомнит...

* * *

Тузик заваривал для Монгола чифир - вот-вот должны были пожаловать гости: Рыжик из 2-го отряда и Корма из 5-го. Какой-то серьезный "базар" готовился, но Тузик не вникал: меньше знаешь, дольше живешь... А его номер был шестой.

Вода в закопченной кружке закипела, парок пошел вверх столбиком. Пахло хвоей: Тузик, соблюдая свой многолетний ритуал, строго использовал сосновые дровишки. В завхозовской каптерке у него была заготовлена небольшая поленница - носил всякий раз по две-три дровеняки, благо, что их не отметали при шмоне. Тузик аккуратно перелил кипяток в другую кружку, почти белую, затем высыпал чай прямо из пачки в заварочную емкость - на глазок, уверенно - и быстро залил кипятком, и накрыл фарфоровой крышечкой, оставшейся от отобранного ментами чайничка. Как только крышечка прихлопнула кружку, Тузик задул пламя костерка и, шевеля губами, стал считать до трехсот: ровно столько времени заваривалась листовая "индюшка" высшего сорта. На остальные сорта были свои счета. Например, "цейлон" первого сорта выдерживался до пятисот, а любая "грузия" и вовсе доходила до тысячи с лихуем. Впрочем, последнее время "грузию" можно было парить хоть до вечера: чай стал никудышный, фуфло, одним словом... Зато появились неплохие индонезийские чаи, не хуже "индюшки".

"Триста..." - прошептал Тузик, сунул белую кружку в карман "гниды", а закопченную, с чифиром, поставил на левую руку чуть ниже локтя и, придерживая правой, как заправский халдей, быстро пошел в барак.

Рыжик и Корма ещё не появились, на шконке Монгола сидел Ванька Одесса и что-то увлеченно рассказывал "смотрящему". Монгол улыбался и даже хохотнул в одном месте. Одесса, при всей его болтливости, был "мужик-человек", строго придерживался старых традиций, имел за спиной 2 года днепровской "крытки" и 12 лет отсидки за три срока. Одессит он был неподдельный, юмор из него, как говорится, пёр буром. Еще до появления на 7-й Монгола, к Одессе пришли с разборкой "тульские" (кто-то из "семейников" Одессы ударил их землячка). Когда "тульские" встали у шконки, Одесса рывком сел, выхватил из-под подушки топор и, сунув его под нос главному, Жихарю, сказал:

- Сначала несколько слов для прессы, пожалуйста!

"Тульские" отпрянули, а Жихарь, сам не без юмора, засмеялся...