- Ио–о–о–о–о–о–он!!!.. — полный невыразимой тоски крик Елена Прекрасной разнесся по коридорам дворца. Она не просто кричала — она взывала — к справедливости, к своим стеллийским богам, к мирозданию — ко всем, кто готов был оторваться на минутку от своих дел и изъявил бы желание выслушать ее излияния. Хоть и адресованы они была вполне конкретному лицу. — Ио–о–о–о–о–о–о–он!!!..

 Иванушка остановился, как будто налетев на стеклянную стену, бросил плащи, развернулся и побежал на крик.

 - Что случилось, Елена? С тобой все в порядке?.. А где Серафима?

 - Ион, — с видом миссионера, полным готового взорваться благотерпения, в тридцатидвухтысячный раз объясняющего непонятливым аборигенам элементарный постулат веры, — Ион, я, конечно, вовсе не хочу показаться придирчивой или занудной, и еще меньше — ябедой, но не считаешь ли ты, что всему есть свои пределы? На той неделе царевна Серафима побила возчика его же собственным кнутом…

 - Он дурно обращался со своим волом!..

 - …в эти выходные она обыграла в карты всю смену дворцового караула…

 - Она отдала им деньги обратно!..

 - …вчера она выиграла соревнования по стрельбе из лука…

 - Молодец, я не знал!..

 - ИОН!!! Дело не в том, молодец она или нет! Дело в том, что на нас, царскую семью Лукоморья смотрит вся страна, И ЧТО ОНИ ПРО НАС ПОДУМАЮТ!.. Бить злобных возчиков должны слуги! Жульничать в карты должны шулеры! Выигрывать соревнования по стрельбе — дружинники! А НЕ ЦАРЕВНЫ!!!

 Иванушка удрученно поджал губы и вздохнул.

 - Хорошо, Елена. Что, по–твоему, она натворила в этот раз?

 - Не мог бы ты еще раз напомнить своей жене, Ион, что уход за лошадьми после прогулки — обязанность не царевны царской крови, а конюхов? И не по–моему, Ион. Не передергивай. Если ты считаешь, что так и должно быть — иди, куда спешил, пока я тебя не позвала.

 Не говоря больше ни слова, Иван–царевич быстро повернулся и зашагал в сторону дворцовых конюшен.

 Серафима была там — в фартуке из мешковины, закатав рукава тонкой батистовой сорочки, хотя они отродясь не предназначались для закатывания, она оттирала пучком сена потные бока своего коня, и на чумазом лице ее было написано крупными буквами искреннее удовольствие — впервые за всю их утреннюю конную прогулку. А шрифтом поменьше, если присмотреться, также и то, что она прекрасно слышит приближающиеся шаги, знает, кто идет, зачем и по чьему навету, и что ее это волнует не больше, чем какого–нибудь шатт–аль–шейхского кузнеца — виды на урожай гаоляна в Вамаяси.

 - Сеня, — так и не дождавшись внимания к своей смущенной и даже слегка вспотевшей персоне, первым обратился на ушко к супруге Иванушка.

 - Можешь не продолжать, — кисло поморщившись, не оборачиваясь отозвалась она. — Если ты вернулся только для того, чтобы сообщить мне, что чистить лошадей — не царское дело, то ты прогадал. Я это и так знаю. Уже. Теперь.

 - Ну, Сенечка, милая, — просительно зашептал на ушко царевне Иван. — Ну, ведь можно найти себе какое–нибудь другое интересное занятие, кроме этого, а?..

 - Например? — с чересчур показной заинтересованностью вдруг повернулась к нему Серафима и склонила выжидательно голову набок.

 - Н–ну–у… — сложил губы трубочкой и захлопал ресницами царевич, застигнутый врасплох. — Н–ну, например… Например…

 Прочитав на лице Серафимы: «Только попробуй, скажи «вышивание», он быстро перешел ко второму пункту своего и без того недлинного списка:

 - Прогулки с девушками по саду…

 - Нет, я имела в виду, интересного не для тебя, — со сладенькой улыбочкой тут же отозвалась царевна.

 Иван смутился еще больше, но сделал еще одну отчаянную попытку продолжить:

 - Пить… чай… с боярышнями…

 - А еще?

 - Наносить… визиты… боярышням…

 - И что я там должна делать? — с неисчезающей остекленевшей улыбочкой продолжала допытываться Серафима.

 - Пить чай… с боярышнями… гулять по саду… выши…

 - Хватит! — взорвалась предсказуемо, но как всегда, внезапно, царевна, сорвав с себя фартук и бросив с сердцем его себе под ноги. — Надоело! Я живу тут, как в тюрьме! Занимаюсь с утра до ночи всякой ерундой! Туда не ходи, это нельзя, это не надевай, это не трогай, с этими не болтай! Сколько можно издеваться над человеком! Вышивать с боярышнями! Пить чай в саду! Пить чай с боярышнями! Вышивать в саду! Гулять по саду с боярышнями, с кружкой чая в одной руке, и вышиванием — в другой!.. Может, ты мне еще на арфе играть учиться посоветуешь? Иванушка, хороший мой, ты сам–то от такой жизни давно ли из дому сбегал?

 Иван виновато вздохнул и отвел глаза.

 Предложить Серафиме учиться играть на арфе было все равно, что предложить царице Елене брать уроки кулачного боя.

 Но что он мог поделать?

 Когда ты выходишь замуж за царевича, ты становишься царевной, даже если тебе этого не хочется. Уж это–то должна была понимать даже Серафима.

 Тем более, Серафима.

 Единственная дочь царя Лесогорья Евстигнея.

 Двадцать братьев не в счет.

 - Ну, может, тебе для развлечения какую–нибудь зверюшку завести?.. Хомячка там, или собачку?.. — неосторожно пришла в голову царевича свежая мысль.

 - Волкодава? — оживилась Серафима. — Или овчарку? А лучше двух!..

 Иван быстро дал задний ход:

 - Нет–нет!.. Одну! И левретку!.. Или болонку. Или мопса… Или вообще…

 - Мопса!!! — Серафима умудрилась вложить в название этой породы всю силу своего негодования и презрения. — Мопса!!!.. Черепашку еще предложи!!!.. На веревочке!!!..

 Царевич поежился, ибо именно черепашка и не успела сорваться с его языка.

 - А п–почему — «на веревочке»?

 - Чтоб не убежала!!!.. Послушай, Иванушка. Почему мы не можем съездить в гости к Ярославне? Или в Вондерланд? Или просто на недельку поохотиться в лес?

 - Но десять дней назад мы же выезжали на охоту! — ухватился Иван за безопасную тему.

 - Выезжали! — снова уперла руки в бока и стала похожа на маленькую, разгневанную букву «Ф» Серафима. — Если не принимать во внимание, что охотились вы, а мне с боярышнями пришлось все это время просидеть в шатре на платочках, чтобы не обгореть на пялящем сентябрьском солнце и не запачкать платье об траву, то конечно, выезжали!

 - Да съездим мы еще обязательно, — примирительно приобнял ее за плечи царевич. — Обязательно съездим — и к бабушке твоей, и к Кевину Франку с Валькирией. Или даже слетаем — Масдай вон у нас, наверное, совсем запылился. Но потом. Попозже. Потерпи еще немножко, хорошо? У меня сейчас неотложные дела… Надо закончить летописи… Хроники… Инвентаризацию… Поэтому погуляй еще немножко в саду с девушками и царицей, хорошо?

 - Твоя хроническая инвентаризация тебе скоро сниться начнет, — скорее по инерции, чем от обиды пробурчала царевна, вздохнула, и, чмокнув на прощание в нос своего коня, пошла к выходу.

 Иванушка поплелся за ней, чувствуя, что упал в глазах своей жены ниже погреба, но не зная, как это можно исправить, не говоря ей, что из–за неспокойствия на южных границах возвращение Василия и Дмитрия все откладывается, и что, может, придется еще снаряжать дружину им в помощь. Он опасался — и весьма справедливо — что Серафима тут же пожелает если не возглавить это войско, то записаться в него добровольцем–разведчиком.

 А самое несправедливое, понимал он, будет то, что если лучшего командира, хоть и не сразу, найти еще будет можно, то лучшего разведчика — нет.

 После обеда хмурую и недовольную всем на свете Серафиму все же удалось вытолкать на прогулку в сад. Компанию ей составила молодая царица Елена — жена его старшего брата Василия, царица Ефросинья — мать Иванушки и боярыня Конева–Тыгыдычная с тремя краснощекими веселыми дочками.

 Ничего личного против кого–либо из сопровождавших ее благородных дам Серафима не имела, но испорченное с утра настроение давало о себе знать, и с первых же шагов она бессознательно оторвалась от них и ушла далеко вперед, чтобы побродить среди облетающих яблонь и вишен в одиночестве, невесело размышляя о своей тяжелой судьбе.