— Мы с господином послом уже имели удовольствие встречаться, не правда ли? — улыбнулась Йе-Йе. — Я до сих пор помню теплую встречу и обмен мнениями между мистером Рендом и господином послом два года назад в Вашингтоне, — и, немного помолчав, добавила: — К сожалению, мистер Ренд в настоящее время болен и не может разделить со мной радость нашей встречи.

Советский представитель вежливо поклонился, присел рядом и начал оживленно беседовать с Йе-Йе и генеральным секретарем. Шанс молча разглядывал толпу. Через некоторое время генеральный секретарь встал из-за стола, еще раз выразил признательность Шансу за его приход и откланялся. Йе-Йе увидела своего старого приятеля, представителя Венесуэлы, извинилась и направилась к нему.

Советский представитель пододвинул свой стул поближе к стулу Шанса. Кругом засверкали вспышки фотоаппаратов.

— Очень жаль, что мы не были знакомы раньше, — сказал представитель. — Я видел вас в "Сегодня вечером" и, должен признаться, с огромным интересом слушал ваши рассуждения. Они поразили меня своей земной простотой. Неудивительно, что президент с такой оперативностью воспользовался вашими идеями. — Пододвинув стул еще ближе, советский представитель продолжал: — Скажите, мистер Сэдовник, как поживает наш общий друг мистер Бенджамин Ренд? Я слышал, что его болезнь очень серьезна? Мне не хотелось досаждать миссис Ренд расспросами…

— Бен болен, — сказал Шанс. — Бен совсем плох.

— Так я и думал, именно так мне говорили, — сказал Скрапинов, внимательно глядя на Шанса. — Мистер Сэдовник, я хочу быть откровенным. С учетом тяжелого экономического положения вашей страны представляется совершенно очевидным, что вы вскоре займете ответственный пост в администрации. Я заметил, что вам свойственна некоторая… ммм… уклончивость в политических вопросах. Но, мистер Сэдовник, в конце концов… мы — дипломаты, вы — бизнесмены, нам есть о чем поговорить! Мы должны встречаться как можно чаще — ведь мы не так уж и далеки друг от друга.

Шанс задумался и ответил:

— Нет, это не так. Наши стулья стоят почти рядом.

Скрапинов громко расхохотался. Фотографы отозвались на это новой бурей вспышек.

— Браво, отменно! — воскликнул русский. — Наши стулья действительно стоят почти рядом. И мы оба хотели бы усидеть на них, не так ли? Ни одному из нас не хотелось бы, чтобы из-под него выдернули стул, верно? Ведь верно? Отлично! Великолепно! Если один стул рухнет, рухнет и другой, и мы оба — бум! — грохнемся на землю, а никому неохота падать раньше, чем выйдет срок, а?

Шанс улыбнулся, и Скрапинов снова громко захохотал.

Внезапно русский наклонился к Шансу и тихо сказал:

— Скажите, мистер Сэдовник, не любите ли вы часом басен Крылова? Я спрашиваю вас потому, что вы афористичны совсем по-крыловски.

Шанс посмотрел по сторонам и увидел, что их снимает телевидение.

— По-крыловски? Неужели? — сказал он и улыбнулся.

— Я знал, я знал! — вскричал Скрапинов. — Вы знакомы с Крыловым!

Внезапно советский представитель быстро заговорил на другом языке. Слова звучали очень мягко, а лицо у Скрапинова стало хитрым, как у зверя. С Шансом никто никогда не разговаривал на иностранном языке. От удивления он поднял брови, а потом засмеялся. Скрапинов был потрясен:

— Что? Я угадал, верно? Вы читали Крылова по-русски? Мистер Сэдовник, должен признаться, я с самого начала об этом догадывался! Образованного человека видно издалека.

Шанс попытался было возразить, но русский хитро подмигнул ему:

— Не скромничайте, мой друг, не скромничайте.

Затем он снова заговорил по-русски, но на этот раз Шанс никак не отреагировал.

В этот момент возле стола вновь появилась Йе-Йе в сопровождении двух дипломатов, которых она представила как месье Гофриди, depute из Парижа, и его сиятельство графа фон Брокбург-Шулендорфа из Западной Германии.

— Мы с Бенджамином, — пояснила она, — в свое время гостили у графа в его старинном замке под Мюнхеном…

Мужчины сели, и фотографы снова защелкали своими аппаратами. Фон Брокбург-Шулендорф улыбнулся, уступая слово русскому, но тот только улыбнулся в ответ. Гофриди переводил взгляд с Йе-Йе на Шанса.

— Мы с мистером Сэдовником, — начал наконец Скрапинов, — только что признались друг другу в любви к русским басням. Оказалось, что мистер Сэдовник — большой знаток и любитель нашей поэзии, которую он предпочитает читать в оригинале.

Немец придвинул свой стул поближе к Шансу.

— Позвольте, мистер Сэдовник, выразить мое восхищение трезвым подходом к экономике, который вы продемонстрировали в вашем телевизионном выступлении. Разумеется, теперь, когда я знаю, каковы ваши литературные вкусы, мне будет легче оценить всю тонкость ваших рассуждений.

Он бросил взгляд на русского, который сделал вид, что рассматривает потолок.

— Русская литература, — сказал немец как бы невзначай, — вдохновляла величайшие умы нашей эпохи.

— А что говорить о немецкой! — воскликнул Скрапинов. — Дорогой граф, достаточно вспомнить, какой трепет всю жизнь испытывал Пушкин перед вашей литературой. А когда он перевел на русский «Фауста», сам Гёте прислал ему в подарок свое перо! Не говоря уж о Тургеневе, который просто жил в Германии, о любви, которую Толстой и Достоевский питали к Шиллеру…

Фон Брокбург-Шулендорф кивнул:

— Все это так, однако прошу вас не забывать, какое воздействие русские мастера оказали на Гауптмана, Ницше и Томаса Манна. А Рильке? Как часто тот повторял, что английский навечно останется для него чужбиной, в то время как в русском он чувствует свою древнюю отчизну!

Гофриди торопливо опрокинул бокал шампанского. Его лицо раскраснелось. Он наклонился через стол к Скрапинову.

— Когда мы впервые встретились на войне, — сказал он, — на нас была солдатская форма. Мы вместе сражались с общим врагом, самым жестоким врагом, какого только помнит история. Кровь сближает сильней, чем литературные вкусы.

Скрапинов натужно улыбнулся.

— Но, месье Гофриди, — сказал он, — вы говорите о военном времени. Это было страшно давно, можно сказать, в другую эпоху. Сегодня наши мундиры и ордена выставлены в музеях. Сегодня мы… все мы — солдаты мира.