Легче других и спокойнее была бы служба во дворце, если бы не надлежало владеть наукой притворства, и в большем объеме, чем, например, нужно театральным актерам. Те притворно входят в разные страсти на время, а при императорском дворе роли разыгрываются всю жизнь.

Придворный человек всем льстит, говорит не то, что думает, обязан казаться добрым и снисходительным, когда надут гордостью и пышет злобой. Он обещает — и ничего не исполнит. Хвалит, а сам терзается завистью. Нет у него истинных друзей: вокруг льстецы, и он льстит, угождая случайным люда — фаворитам. Верно, придворная служба весьма блистательна, однако очень скользка и скоро тускнеет. Нет, не годится и она…

«К чему же потребен я в обществе? — размышлял Новиков. — Нельзя ничего не делать! «Без пользы в свете жить — тягчить лишь только землю», — сказал славный российский стихотворец Александр Петрович Сумароков. Последовать его путем — писать, исправлять нравы? Но хватит ли дарования? Я хочу служить моим согражданам, я знаю их нужды — в Комиссии было о них говорено предовольно, — люблю книги, уважаю сочинителей… Так не приложить ли мне силы к изданию их трудов? Так делывал Сумароков в своей «Трудолюбивой пчеле», его пример — мое ободрение. Буду издавать еженедельные листы и не гоняться за всякой всячиной, а писать дельно, с пользой для света».

Исполнение этой мысли ждать себя не заставило.

Война с Турцией не сулила блестящих побед. Первая армия то переходила Днестр, то возвращалась обратно. Командующий князь Голицын проявлял робость и беспомощность, солдаты страдали болезнями, лошади падали от бескормицы. Деньги в казне таяли, доходов не предвиделось.

Русское правительство добивалось в Польше уравнения политических прав православных с католиками. Король Станислав Понятовский, бывший любовник Екатерины, возведенный ею на польский престол в 1764 году, сопротивлялся этому акту. Россия ввела в Польшу тридцатитысячное войско. В его присутствии король изменил свою позицию, члены сейма, не пожелавшие принимать навязанные им решения, были вывезены в Россию — и сейм признал законными требования императрицы.

В 1768 году в городе Баре образовалась конфедерация польской шляхты и католического духовенства под лозунгом «За веру и свободу», выступившая против России и короля Понятовского. Развернулись военные действия, конфедератов оттеснили в Молдавию. Их поддержали Турция и Франция. И здесь нужны были войска и деньги…

На уральских заводах солдаты усмиряли приписных крестьян. Оказывали непослушание соликамские и чердынские работные люди. То в Астрахани, то близ Петербурга ловили беглых, разглашавших, что государь Петр III жив, готовится принять царство и желает позаботиться о народных льготах.

Молодой адъютант Опочинин выдавал себя за сына английского короля и государыни Елизаветы Петровны. Его схватили, дознались, что есть заговорщики. Намеревались они низложить Екатерину, истребить Орловых и на престол возвести Павла Петровича.

Главнокомандующий Москвы фельдмаршал Салтыков в ноябре доносил императрице, что в городе и окрестностях разбои весьма умножились, а полки выступили на войну и не осталось ни одной конной команды. Екатерина войск не прибавила и рекомендовала учредить команды из московских жителей.

В октябре и ноябре были по всей России проведены рекрутские наборы — с каждых трехсот душ по одному рекруту. В солдаты забирали безместных церковников, поповских и дьяконских сыновей. Армия ждала пополнения.

Не хватало звонкой монеты — Екатерина решила ввести бумажные деньги, ассигнации: турецкая война за первые же месяцы поглотила миллион с четвертью рублей, казна пустовала…

Слухи о неудачах русских войск наполняли Петербург. Серьезность положения преувеличивалась в столичных разговорах. Но как было не соглашаться с дурными пророками, которые напоминали, что, если бы дело шло гладко, не пришлось бы распускать Комиссию? Видно, каждый офицер и сержант на счету, люди вот как нужны, потери армии велики…

Новиков слышал и позднее записал рассуждения трусливых политиканов, уверявших, что турецкая армия вооружена лучше русской и отчаянно смела в атаке.

— У меня и теперь сердце обливается кровью и волосы дыбом становятся, когда вспомню янычар, с открытою грудью бегущих и всех саблями поражающих, — рассказывал какой-нибудь участник прежних кампаний. — Эти варвары рождаются на погубление человеческого рода. Они подобны диким зверям. Семь гренадеров моей роты воткнули в янычара по штыку, но он и тогда вокруг всех рубил, и я насилу мог от него уйти… А пушки их так длинны и так далеко стреляют, что мы в десяти верстах от них едва укрывались. Ныне, я чаю, они еще далее стреляют — ведь пушкари у них какие-то европейские христиане.

Боязливым старичкам такого склада возражали, ссылаясь на общепризнанную храбрость русских солдат и офицеров, на победу над пруссаками в Семилетней войне. Кто-то подтверждал это мнение, но кто-то продолжал распускать панические слухи о турках.

Императрица требовала от командующих скорых, решительных действий, она готовилась заменить Голицына Румянцевым, а на его место во Вторую армию поставить Петра Панина, однако следовало подумать, как пресечь неприятные разговоры и занять умы легкой и спокойной темой.

Еще совсем недавно, когда после коронации распространились слухи о том, что Екатерина выходит замуж за Григория Орлова и дворянство этим марьяжем оскорбилось, она поспешила прекратить подобные толки: издала манифест о воспрещении непристойных рассуждений по делам, до правительства относящимся, — манифест о молчании.

Теперь, после созыва Комиссии, таким окриком и угрозами ртов не заткнешь — сама позволила наговаривать лишнее, а кое-где даже крепостные возмечтали о том, что в их пользу будут переменяться законы. Гласность была допущена, в один день ее не отменишь. И хоть видимость публичности надо как-то при новом политическом ходе сохранить.

Екатерина была хитра и сообразительна. Средство она отыскала.

Надобно издавать журнал, выпускать его почаще, раз в неделю, писать повеселее, ведя свою линию. В Петербурге о таком журнале не слыхивали, найдутся подражатели. Если будут споры — тем лучше, за ними станут следить читатели — глядишь, и убавится охотников осуждать Голицына и толковать о том, почему закрыли Комиссию. В Англии выходили с полвека назад журналы «Зритель» и «Болтун», они имели успехи развлекали общество долгое время — вот и пример!

Секретари у императрицы были дельные, грамотные, сама она писать очень любила, хоть русским языком владела неважно. Есть откуда и переводить — иностранные книги и журналы во дворец поступали.

И с нового, 1769 года начал выходить в Петербурге еженедельный журнал «Всякая всячина», печатавший, однако, не все, что придется, а лишь то, что было угодно и выгодно императрице.

«Всякая всячина» объявила, что она стоит за сатиру в «улыбательном духе», которая не затрагивает отдельных лиц и государственных учреждений, а выступает лишь против людских пороков вообще, не целя ни в кого персонально. Императрица не терпела никакой критики. Все, что было ею заведено в стране, она считала замечательным, совершенным и не желала слушать ничьих советов. Если и были недостатки в управлении Россией, то все они относились на счет предыдущих царствований, а нынешнее, по мнению Екатерины, от этих недостатков освободилось. Из номера в номер, всем своим содержанием, журнал Екатерины II внушал читателю:

— Всякий честный согражданин признаться должен, что, может быть, никогда, нигде какое бы то ни было правление не имело более попечения о своих подданных, как ныне царствующая над нами монархиня имеет о нас, в чем ей, сколько нам известно и из самых опытов доказывается, стараются подражать и главные правительства вообще.

Лихоимство и обман издавна проникли в присутственные места Российской империи и вызывали гнев и возмущение всех, кому приходилось сталкиваться с администрацией. Вступив на престол и торопясь завоевать популярность, Екатерина II особым манифестом 18 июля 1762 года осудила взяточничество, с которым якобы мирились прежние государи, и расписала его яркими красками: